Александр Форш - Зов черного сердца [litres]

Слова «любовь» применительно к Инге для нее не существовало. Она любила спорт, себя и сбежавшего подлеца, так и не ставшего ей поддержкой и опорой.

– Мне предлагали сдать ребенка в приют, – неоднократно откровенничала мать, – но я, как видишь, оставила тебя, хотя и могла избавиться как от лишней обузы. Мне ведь тогда едва девятнадцать исполнилось, жить бы и жить. И что я получила взамен? Черную неблагодарность!

Инга в такие моменты плакала, лезла с объятиями и извинениями. Мать же сидела с идеально прямой спиной, опустив руки на колени. Лишь однажды она погладила Ингу по короткостриженым волосам и сказала:

– У тебя есть шанс все исправить.

– Мамочка, я все сделаю! – горячо обещала маленькая девочка. – Ты у меня самая лучшая!

– Вот именно, – не спорила мать, – самая лучшая, и ты должна мне соответствовать. Завтра мы с тобой пойдем в бассейн. Очень надеюсь, что такую дылду возьмут хоть куда. Ну ка, повернись!

Мать грубо хватала Ингу за плечи и сама начинала крутить, будто товар на рынке, желая рассмотреть со всех сторон.

– Спина вроде не кривая, плечики мелковаты и руки слабенькие. Вся в отца!

Инга снова плакала и давала себе молчаливое обещание стать сильнее, чтобы справиться с любыми трудностями. Нельзя подводить маму!

Она старалась, буквально лезла из кожи вон, только бы не увидеть, как мать поджимает губы и старается отвернуться, пока Инга идет ей навстречу по выложенной крупной плиткой дорожке от бассейна к воротам. Там всякий раз стояли и другие мамы, папы, бабушки и дедушки, но ни у кого из них Инга не запомнила того выражения лица, с которым частенько встречала ее мать.

– Тренер пообещал отправить меня на областной смотр, – делилась Инга, стягивая с заметно увеличившихся плеч ранец и стараясь угнаться за широким маминым шагом, – говорит, я одна из лучших в группе.

– Никогда, запомни, никогда я больше не хочу слышать от тебя таких слов. – Мать смотрела на нее сверху вниз, ноздри ее трепетали, воздух из них вырывался с присвистом. – Мне не нужна посредственность! Учти и прими как данность. Поняла?

Инга кивала, проглатывала вязкий ком вместе с обидой и изо всех сил старалась удержать подступающие слезы.

С годами она научилась виртуозно скрывать эмоции, а слезы будто так и остались где-то глубоко внутри, превратившись в каменные сталактиты и сталагмиты, с которых очень редко падали скупые капли, и звук их падения гулко отдавался в пустоте.

Даже спустя много лет, стоя у обитого бордовой тканью гроба, в котором лежала женщина, лишь отдаленно похожая на ее мать, но с такими же плотно сжатыми губами, Инга оставалась внешне абсолютно спокойной, даже равнодушной. Никому было невдомек, какой ураган крушил ее внутренний мир в те самые минуты, пока гроб опускали в могилу и немногочисленные знакомые кидали в яму комья рыжего песка.

Когда Инга подошла, чтобы повторить дурацкий ритуал, под ее ногой начал осыпаться ненадёжный грунт и она почувствовала, как сама проваливается в разверстую пасть, где еще торчали острые бордовые углы.

– Ой! – вскрикнул кто-то, прежде чем Инга почувствовала, как ее подхватывают под мышки сильные руки.

Она так и висела над могилой, слушая набат в висках, не в силах хоть что-то сделать.

– Вон как мать дочку свою любила, даже с того света за собой позвала.

И тогда она разозлилась!

Вырвалась из чужих объятий, даже не посмотрев, кто именно ей помог, обвела окружающих невидящим взглядом и тихо произнесла:

– Я всех вас ненавижу! Будьте вы прокляты!

Народ отступил на шаг, даже не подозревая, что слова семнадцатилетней Инги в прямом смысле заставили их сделать это.

Черная волна, вырвавшаяся сгустком из ее груди, накрыла каждого, до кого смогла дотянуться.

Кто-то начал креститься, шепча молитву, кто-то просто уставился на нее, мол, чего взять с сумасшедшей, но абсолютно каждый почувствовал – произошло непоправимое.

Еще долго присутствующие на тех похоронах не понимали, откуда на них свалилось столько неприятностей. К счастью ничего фатального не случилось, а черная полоса бывает в жизни каждого и без постороннего вмешательства. Никто, кроме Инги, не связал происходящее с ее проклятьями. Инга понимала, а исправить уже не могла. Все, что она могла, впредь следить за языком.

То, что принято называть даром, открылось в ней, как сказали бы теперь, после пережитого стресса.

Во время одной из тренировок, на которой Инга, как всегда, выкладывалась на полную, не сразу заметила кровь там, где ее не должно было быть.