Тим Леббон: Безмолвие [litres]

Иногда глухота имеет свои преимущества.

Джуд уронил на пол что-то съестное, и Отис тотчас же нырнул под стол, чтобы слизнуть это. Джуд закричал, устроив целое представление из того, что его якобы чуть не свалили со стула. Нахмурившись, мама что-то сказала ему, но я не разобрала, что именно. Я просто продолжала есть, уставившись в тарелку.

Когда мы закончили и положили приборы на стол, мама достала нам по вазочке мороженого. Оглянувшись на Джуда, я увидела, что он выжидающе смотрит на меня. Убедившись, что он полностью завладел моим вниманием, Джуд начал показывать знаки, как я считала, нашего семейного диалекта Эндрюсов, разновидности языка знаков, который мы расширили и усовершенствовали из того, что все выучили после несчастного случая. Моим родителям язык знаков дался непросто, но Джуд – ему тогда только-только исполнилось шесть лет – овладел им поразительно быстро, и мы с ним вдвоем начали придумывать свои собственные варианты. Родителям пришлось учиться у нас.

– Не хочешь сыграть в «двадцать вопросов»? – предложил Джуд.

Я пожала плечами, однако брат почувствовал, что я заинтересовалась.

– Так, вы двое, – сказала мама. – Сейчас я уберу со стола. И чтобы он оставался чистым!

Я рассмеялась, а Отис, задрав морду вверх, принялся подвывать нам. Я помнила, как это звучало – не слишком громко, протяжная мелодия, наполненная озорством и весельем, – и, если не брать голоса родных, именно этих звуков мне больше всего не хватало. Я почесала Отису шею, и Джуд задал первый вопрос.

Я вела в счете три два, но когда Джуд предложил: «Играем до семи», согласилась. И, конечно же, дала ему выиграть.

Брат это почувствовал, и, вероятно, именно поэтому его торжество было таким бурным. Мы кончили тем, что принялись растирать друг другу макушки костяшками пальцев, а Отис прыгал вокруг нас, тычась носом и громко лая. Пришла мама, чтобы угомонить нас, но я отвела взгляд. Мне хорошенько надрали ухо, и только тогда я встретилась со строгим маминым взглядом. Заморгав, я улыбнулась и пожала плечами.

Пожалуй, тогда мы с Джудом в последний раз дрались в шутку. Подобно многим значительным вехам, эта также осталась не замеченной нами. Впоследствии я вспоминала этот ужин как последнее счастливое событие в жизни.

Я бегом поднялась по лестнице к себе в комнату, навстречу страшному шумному будущему.

Я любила фильмы ужасов. Папа давно уже показывал мне свои любимые: «Нечто», «Чужой», «Вторжение похитителей тел», «Сияние». Они мне нравились, но еще больше мне нравилось смотреть их вместе с отцом; он получал наслаждение, делясь ими со мной. Но когда папа сказал, что некоторые фильмы мне смотреть еще рано, я, разумеется, разыскала их. «Хостел», «Пила: игра на выживание» и прочие фильмы «связать и выпотрошить», я смотрела их с нездоровым интересом, но и только. Они нисколько меня не пугали. Иногда они вызывали у меня отвращение. Я находила, что это скорее шокирующие фильмы, а не фильмы ужасов, и пришла к выводу, что значительно проще шокировать, чем вывести из душевного равновесия или напугать.

Вернувшись к себе в комнату, я сперва подумала, что оставила включенным один из таких фильмов на видеодиске. Однако через считаные мгновения я поняла, что это не так.

Все это происходило в действительности.

Как бы реалистично ни были сняты фильмы, которые я смотрела, я все равно знала, что это постановка. И это образовывало у меня в сознании непреодолимую преграду, о существовании которой я поняла только тогда, когда увидела настоящую боль. На меня производили впечатление некоторые сюжеты из вечерних выпусков новостей, и я не смотрела разные экстремальные ужасы, найденные в интернете моими друзьями: обезглавливания, автомобильные катастрофы, реальные убийства, смерть, – я понимала, что для меня это будет уже слишком.

К тому же глубоко погребенные воспоминания об аварии всплывали в самые неожиданные моменты.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы полностью осознать, что же я вижу. На веревке висело что-то красное и мясистое, плавно покачиваясь, словно от легкого прикосновения. Позади на земле валялись упавшие палатки, а на одной из них судорожно бился какой-то силуэт, быстро дергая конечностями, похожий на заводную игрушку, которой перетянули пружину.

Заморгав, я уселась на кровати. Это было то самое место, которое я уже видела. Теперь пещеры в кадре не было, а изображение оставалось ровным и неподвижным – похоже, камеру установили на штатив. Развешенные между палатками фонари возбужденно раскачивались, отбрасывая неистово мечущиеся тени.