Валерий Роньшин - Девочка с косой и другие ужасные истории [litres]

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Гвоздь.

– Мне пришлось похоронить любимую на собачьем кладбище. В Ритин гроб я положил свою поэму. Это был прощальный дар поэта…

Мальчишки сразу вспомнили об ученической тетрадке, обнаруженной ими в этой квартире.

– А как называлась ваша поэма? – спросил Горохов.

– «На смерть любимой Риты», – с пафосом ответил поэт. – Я написал ее в день Ритиной смерти…

– В ученической тетрадке? – спросил Самокатов.

Афонькин в изумлении посмотрел на Генку.

– Откуда ты знаешь, мальчик?

– Да она в ящике лежит.

– В каком ящике?

– Да вон в том, – показали одновременно Генка и Макс.

Афонькин с волнением выдвинул ящики стола и схватил тетрадь. Лихорадочно ее залистал.

– Да, это моя поэма… – бормотал он. – А что же я тогда в гроб-то положил?..

– Наверное, какую-нибудь другую тетрадь, – предположил Гвоздь. – Похожую на эту.

– Да, да, да… – вспомнил Афонькин. – Была же еще одна тетрадь! С какими-то считалками…

– А с какими? – заинтересовалась Любка.

– Что-то вроде – энис-бармаленис… В общем, полнейшая бессмыслица. Я еще подумал: зачем старушка, которая до меня тут жила, записывала этот детский лепет?

Гвоздь тоже заинтересовался считалками.

– А с этой тетрадью ничего странного связано не было?

– Странного?.. Да нет… Впрочем, постойте!.. Однажды я начал читать вслух считалку, показавшуюся мне забавной. А Рита вдруг побледнела и вырвала у меня тетрадь.

– Любопытно, – сказал Гвоздь, подкрутив усы.

– Да, любопытно, – повторила вслед за майором Любка, перекатив во рту жвачку.

– А чего тут любопытного? – не поняли Макс с Генкой.

– Я же вам говорила, что все считалки – это магические заклинания, – напомнила им Крутая. – А заклинания типа: энис-бармаленис – смертельны для черных существ из инфернального мира.

В комнату вошел капитан Кипятков.

– Товарищ майор, – козырнул он, – квартира осмотрена. Ничего подозрительного не обнаружено.

Гвоздь не отвечал, о чем-то задумавшись.

– Товарищ майор…

– Погоди, погоди, Жора. Кажется, я начинаю понимать истинные намерения нечисти… – Гвоздь взглянул на поэта. – Послушайте, Володя, а вы могли бы найти в тетради считалку, которую прочли своей невесте?

– Разумеется, мог бы. Но ведь тетрадь лежит в гробу.

– А мы ее оттуда достанем.

Афонькин был потрясен.

– Вы… хотите… выкопать Риту?

– Придется. В интересах следствия.

Губы и руки у Афонькина задрожали.

– Я… я не позволю…

– Да не волнуйтесь вы, гражданин, – успокоил его Кипятков. – Мы ее потом обратно закопаем.

– Не позволю, – срывающимся голосом повторил поэт. – Слышите?! Не поз-во-лю. Клянусь этим символом вечной любви… – Афонькин дотронулся до кулона в виде крохотного флакончика, висящего у него на грули.

– Будь я трижды неладен, если этот символ любви вам не подарила Курочкина, – убежденно сказал Гвоздь.

– Да, это Ритин подарок.

– Разрешите взглянуть, – протянул руку майор.

– Извините, нет, – отвел его руку поэт.

– А мне можно посмотреть? – медовым голосом попросила Крутая.

Ей Афонькин разрешил.

– Только, ради бога, осторожнее, – предупредил он, бережно снимая цепочку с кулоном.

– Конечно, конечно, – заверила его Любка.

Но как только кулон-флакончик оказался у нее, она со всего маху шмякнула его о стену.

– Что ты наделала?! – не своим голосом завопил Афонькин и рухнул без чувств.

От кулона-флакончика осталось лишь мокрое пятно на стене. Курочкина провела по пятну указательным пальцем, а затем лизнула этот палец; и тут же плюнула на пол.

– Приворотное зелье, – авторитетно заявила она.

– Я гляжу, Люба, ты не только красавица, но еще и умница, – подкрутил Гвоздь усы.

– Благодарю за комплимент. – Любка чмокнула жвачкой.

А Самокатов с Гороховым опять ничего не понимали.

– Какое еще приворотное зелье? – спросили они.

– С помощью которого Курочкина охмурила Афонькина, – объяснила им Крутая.

– А-а, – дошло до мальчишек.

Гвоздь посмотрел на цветочную вазу на столе. И посмотрел на бесчувственного Афонькина.

– Жора!

– Я! – козырнул Кипятков.

– Приведи его в чувство.

– Есть, товарищ майор!

Кипятков привел Афонькина в чувство. Поэт открыл глаза. И все сразу увидели, что с глаз у него будто пелена спала. Такие они стали чистые и ясные.

– Идемте выкапывать эту бестию, – сказал Афонькин.

Занимался хмурый рассвет, когда майор Гвоздь, капитан Кипятков, поэт Афонькин и ребята приехали на собачье кладбище.