Дарелл Швайцер: Да будет благословенно имя ее!

Сцена имела место две тысячи лет назад, если быть точным, то в 30 году до нашей эры. Марк Антоний и Клеопатра — та самая, знаменитая Клеопатра, последняя из рода Птолемеев, — потерпели поражение при Акциуме и, отступив в Александрию, ожидали решения своей судьбы. Небеса наполнились странными знамениями. В ночи было дано таинственное пророчество, хотя самих пророков, прошедших через город и удалившихся в пустыню, никто не видел. Пророчество гласило, что бог Дионисий, покровитель Антония, покинул его. Потекли месяцы уныния и отчаяния. К городу подошел Октавиан с армией римлян. Верные войска таяли на глазах. Как известно из истории и легенд, Антоний бросился на собственный меч и, умирающим, был перенесен в усыпальницу, куда удалилась Клеопатра.

Но мало кому известно, что она, считая Антония умершим, в отчаянии прибегла к помощи тайного искусства, которому научилась во время глубокого изучения всех наук Египта. Остальные представители Птолемеев слишком гордились тем, что были греками. Всех других людей они считали варварским сбродом, но она искренне ценила древние и непостижимые тайны этой земли. Она воззвала к тьме из своей усыпальницы и из глубин земли вызвала нечто, некую роковую и невероятно могущественную силу, которая переменила ее сущность. Она отдала свою кровь. Она выпила чужую кровь. Да будет благословенно имя ее! Она превратилась в нечто иное, не в демона, не в бога, но и не в человека. И это существо живет и по сей день. Я был среди ее поклонников, которые тоже продолжают жить, служат ей и сегодня ночью намерены снова призвать ее из темноты, чтобы она выпила крови и разделила ее с ними.

Это за моей кровью она должна была прийти. Вот такой оказалась разгадка шарады. Подумать только, а я-то принял их за торговцев украденными раритетами. Ха! Исидору это наверняка показалось бы смешным. Он обязательно разразился бы своим ужасным смехом. Он мог бы сказать: «Продавать древности? Нет, это мы сами древности!» Но он, конечно, ничего не сказал, поскольку шутка показалась бы ему столь же незамысловатой, как уловки котенка, которые вы видели уже сотни раз.

Меня распростерли для жертвоприношения, бывшего основной целью этого собрания. Я пытался подняться. Но конечности не подчинялись моей воле. Голова была как в тумане. Я осознал, то ли потому, что кто-то сказал об этом, то ли потому, что сам начинал учиться читать чужие мысли, что утраченная усыпальница Клеопатры была именно здесь, под этим домом или рядом с ним, а может, и частью его в каком-то ином измерении… В любом случае ее местонахождение до сих пор остается тайной для археологов. И еще я пришел к пониманию, что Марк Антоний был ей уже не нужен, в конечном счете он оказался никудышным спутником, и потому она позволила римлянам обнаружить его тело, а сама исчезла. Помнишь эту финальную сцену из Плутарха? «Не ваша ли госпожа сотворила этот источник?» — и так далее и так далее… Вот такие вещи и вызывают у ее служителей столь ужасный смех. Да, у них, в вечности, есть свои шутки. Да будет благословенно имя ее!

Поверь, Клеопатра, бессмертная, изменившаяся, ставшая больше чем человеком, в ту ночь явилась к нам из темноты. Был рокот барабанов, песнопения, были неземные мелодии на флейте и рожке, и огромные двери открылись там, где я не ожидал увидеть ничего, кроме стены. Словно камни самой усыпальницы раздвинулись с негромким скрипом, раздались раскаты приглушенного грома, и она вышла, чтобы испить моей крови и разделить мою кровь с остальными — для этого были приготовлены жертвенный кинжал и чаша. Но — да будет благословенно имя ее! — мне предстояло вступить в эту благословенную и проклятую компанию на веки веков.

В ту ночь я встретился с Клеопатрой. Я оказался с ней лицом к лицу. Заглянул в ее глаза… Это невозможно выразить… Я лишь могу сказать, что в последний миг здравый рассудок во мне пробудился, я спрыгнул со стола, выхватил револьвер и разрядил в нее весь барабан. Ты можешь подумать, что я промазал, что был одурманен снадобьями, что рука утратила твердость, так что я промахнулся. Но я-то знаю, что не промахнулся. И пули, конечно же, не помогли. Она лишь рассмеялась. Ужасным смехом.

Было уже поздно. Мы остались одни в темноте. Улица опустела. Я оглянулся на здание греческого кафе. Казалось, что там никого нет. Немногие свечи погасли или догорели. Весь город как-то неестественно притих. Не было ни далекого лая собак, ни ночных птиц, ни песен или смеха ночных бродяг.