Павел Иевлев: Локальная метрика

Между сияющих подсветкой витрин с непроницаемыми лицами манекенов меня вдруг пробило на паранойю — а вдруг мне всё это кажется? Может, я вот так оригинально с ума сошёл? Ну, обычно людям черти мерещатся, а я, наоборот, людей не вижу. Вокруг меня ходят граждане, хлопочут, исполняют свои обязанности, на работу идут или за сигаретами, а я промеж них чешу такой, сквозь всех глядя, и думаю, что один. Ещё и не такое может наш мозг над нами учинить, запросто. Остановился, прислушался, осмотрелся, напрягся — нет, никого. Но, если я с ума сошёл, то это, конечно, не аргумент. Так и пошёл дальше, не определившись — то ли мир мне мерещится, то ли я миру. А как тут поймёшь?

Гипер был точно так же пуст, как всё остальное. Ни невыспавшихся унылых кассирш утренней смены, ни охранников в нелепых фуражках, похожих на головной убор американского полицейского в представлении немецкого порнорежиссёра, ни бдительных контролёрш с лицами внештатников гестапо. Горит свет, журчат компрессоры холодильников, играет тихая музыка, которая, по идее каких-то теоретиков потребительского поведения, должна стимулировать к покупкам. Что за глупость? Зачем это стимулировать? Вот мне, положим, сигареты нужны — так я их и так куплю, что под музыку, что под пение, что под танцы вприсядку. А вот эта безглютеновая диетическая херь на полке — не нужна, хоть ты передо мной лезгинку спляши. Вот такой я умный теперь, когда денег нет. А раньше тоже брал с полки что попало, не без того.

Кстати, о деньгах. Вот сейчас я и проверю смелую гипотезу «обратной галлюцинации» — если мне мерещится отсутствие людей, то меня просто хлопнут на кассе, как магазинного несуна. Потому что чем угодно может социум пренебречь, но деньги — это серьёзно. Я решил подойти к проверке радикально, если уж палиться — так не по мелочи! Набрал хороших сигарет три блока, самого разнеможного кофе в зернах, чаю элитного в пакет насыпал, и, чтобы уж наверняка — вытащил из отдельной витрины литровую бутыль самого дорогого вискаря.

И вышел через кассу, и ничего мне за это не было. Тогда я вернулся и ещё пирожков в кулинарии взял. Проголодался от нервов.

Эй, что тут происходит вообще, а?

Неожиданно большой проблемой оказались мыши. Когда мир сломался, они рванули в дом, как голодные монгольские орды на сытый Хорезм. Я ничего не имею против мышей. Они, в целом, довольно симпатичные. Ушки, усики, лапки — трогательно и даже мило. Мы держали как-то хомячка — так вот мыши ничуть не хуже. У меня к ним всего две претензии — они срут и жрут. Жрут то, что мы планировали съесть сами, и срут там же, где жрут. С первым можно как-то примириться, со вторым — никогда. Если бы им, как коту, можно было бы поставить лоточек-туалет с наполнителем, то мы бы, наверное, даже делились с ними едой, гладили их по пушистым спинкам и умилялись тому, как они забавно кушают, держа в передних розовых лапках кусочек сыра. Нет, вру, не сыра, сыр кончился первым, но сухой корочкой поделились бы, муки ещё много. В общем, ужились бы как-нибудь (у кота, правда, на этот счёт своё мнение). А так — нет, извините. До того, как мир сломался, я считал, что дом мышенепроницаем, но нет, просочились, как керосин. Взбираясь внутри сайдинга, отважные серые альпинисты где-то на стыке ската крыши и стены прогрызали «колбасу» углового утеплителя, ползли между кровлей и потолком второго этажа и забрасывались в дом, как лихая ДШБ 2 2 Десантно-штурмовая бригада. — затяжным прыжком в шахту печной трубы. В ночной тишине было слышно: «Пи-и-и-и!» — шлёп. Топ-топ-топ по потолку.

Приземлилась. Пошла искать своё счастье. Следующая: «Пи-и-и-и!» — шлёп. Топ-топ-топ. Кот вёл за невидимыми мышами носом, как целеуказатель радара ПВО, бесился, нервно мявкал, но достать из-за потолка не мог. Декоративный фальшпотолок из гипрока, сделанный в целях получения ровной красивой поверхности, оказался нашим слабым местом. С него мыши разбегались по нишам холодных теперь труб отопления и кабельным каналам ненужной уже внутренней локалки. Кабели были заложены при строительстве «на вырост» (с прицелом на будущий «умный дом»), но стали местом дислокации мышиного диверсионно-партизанского отряда. Ночные вылазки за продовольствием часто кончались для них печально — кот был наготове, а мы отодвигали на ночь мебель от стен, чтобы сократить возможности скрытого передвижения противника, — но на место погибшего бойца вставали два новых. Жена каждое утро, ворча, отмывала от мышиных говен плиту, кухонные столы и шкафы. Самые ловкие ухитрялись нагадить даже в чайник. Дети быстро поняли, что забытая в комнате печенька означает ночную разборку и делёж хабара между конкурирующими отрядами южной и северной стен, финальную точку в которой обычно ставил кот. Дети приучились не мусорить и соблюдать пищевую дисциплину. Впрочем, печеньки тоже быстро кончились. Кот вначале отъедал мышам только самую вкусную часть — переднюю, выкладывая жопки с хвостиками возле миски для отчётности, но потом тоже понял, что пренебрегать белками и витаминами сейчас не время, и стал сжирать целиком. Хотя сухой корм ещё был — мы его, перед тем, как мир сломался, как раз закупили самый большой пакет, — но порции предусмотрительно урезали почти сразу — как только поняли, что это всё надолго.