Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

Господи, как же я ненавижу мясных червей. Я хочу, чтобы меня после смерти кремировали. Я знаю, это не в обычае Тейтов, но эта земля и без того так много у нас забрала. Я не хочу оставлять этому миру ничего от себя – разве что кучку пепла.

Я опускаюсь на корточки, чтобы заглянуть под платформенную жатку, но там ничего нет. Ни червей, ни шкуры, ни крови.

Когда я засовываю туда руку, чтобы посмотреть, не погрузилось ли это все в солому, двигатель вдруг с ревом оживает, и нож жатки рассекает мое запястье.

Я поспешно отбегаю от комбайна, от адреналина мои нервы так напряжены, что словно горят в огне.

– Тайлер, это ты? – Я заглядываю в кабину комбайна, но там никого нет. Я обегаю комбайн кругом. – Это не смешно! – кричу я, заглушая рев двигателя.

Я везде ищу свои перчатки, те самые, которые оставил здесь утром, те самые, которые пропитались кровью, но их нигде нет.

Держа голову руками, как будто тем самым я могу выдавить из моего мозга безумие, я обвожу взглядом поля. Мне отчаянно хочется отыскать случившемуся логическое объяснение. Все что угодно, только бы не бояться, что я просто схожу с ума.

Порыв ветра больно жалит порез на моей руке. Я опускаю глаза, вижу, как на золотистую пшеницу стекает ярко-красная кровь, и у меня начинает кружиться голова. С затуманенным взором я смотрю на неубранный урожай, на колосья, качающиеся под ветром, словно неспокойное море.

Я понимаю, как первые поселенцы сбивались с пути на этих равнинах. Здесь было так легко потерять ориентировку и отбиться от каравана. А когда ты оказывался один, твои кости могли дочиста обглодать и обклевать здешние хищные звери и птицы.

Мое дыхание стало урывочным; возникло такое чувство, будто эти пшеница, небо и земля давят на меня со всех сторон.

Я пячусь к комбайну, залезаю в кабину и вырубаю двигатель. Он никак не мог завестись сам. Я напрягаю слух, но единственные звуки, которые мне удается уловить, это редкое дзиньканье остывающего двигателя и чуть слышный гул поездов, проезжающих перекресток железной дороги и Шоссе 17. Вокруг стоит такая тишина, что честное слово, я слышу, как пульсирует кровь в порезе на моей руке. Я вытаскиваю из-под сиденья аптечку и обнаруживаю, что Умничка все в ней обклеила сердечками. У меня начинает дрожать подбородок.

– Держи себя в руках, Клэй, – шепчу я, разрывая пакет с бинтом и обкручивая им свое запястье. Последнее время комбайн барахлил. И порез этот пустячный, задета только кожа.

Я замечаю свои сбитые костяшки, и меня охватывает чувство вины. Об этом необязательно кому-либо говорить. Ни о чем из всего того, что произошло. Я думаю о том, что хорошо бы сейчас вернуться домой, закрыться у себя в комнате на весь остаток дня, но затем я вспоминаю Умничку с ее пакетиком для наклеек. Эту ее нелепую улыбку с щербинкой на месте двух передних зубов. Я не могу ее подвести. И не могу подвести мою семью.

Может быть, дело в недосыпании? Ведь даже когда я сплю, это неспокойный сон. Мне все время снятся до жути странные сны – снится, будто Умничка шепчет мне на ухо, что пора идти убирать пшеницу. Что-то это да значит. Эта последняя жатва принесет нам деньги, которые нужны для того, чтобы оплатить ту школу в Мерфивилле. Возможно, для остальных членов нашей семьи уже слишком поздно, но Умничка достойна лучшей жизни. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь ей вырваться отсюда… и прожить жизнь с толком.

Я, дрожа, делаю глубокий вдох – потом выпускаю из легких воздух. Ладно… выходит, нет никакого теленка. Возможно его вообще никогда не было. Возможно, я просто заснул утром в кабине и все это мне приснилось. Такое вполне могло случиться. И с Эли тоже. Ведь если бы она и впрямь улыбнулась мне и подошла к моему пикапу, Дейл бы непрерывно мне названивал, стараясь выведать все детали. А что до Ли Уиггинса… то черт его знает. Да, я вышел из себя, это была ошибка, но он все равно никому ничего не скажет. А даже если бы и сказал, то окружающие считают всех Уиггинсов лживой швалью.

Но сколько бы я ни искал всему этому разумных объяснений, какая-та часть моего сознания не перестает гадать, не так ли все начиналось и у отца. Возможно, это шизофрения.

Возможно, она у меня в крови.

Я запускаю пальцы в волосы и как могу расчесываю их, глядя на наш дом. Дом, который мои предки построили там, где ничего не было. Мне надо собрать волю в кулак. Сами собой поля не уберутся.

Я заставляю себя повернуть ключ в зажигании. Комбайн начинает урчать и оживает с такой легкостью, что я ошеломлен.