Николай Норд - Ядовитый ринг

Кое-кто переписывался, передавая через несколько парт друг другу записочки с вполне невинным содержанием, вроде: «Толя, может, сходим сегодня вечером в кино?» – «Ладно, давай на шесть». Но, в этом почтовом мероприятии участвовали далеко не все, а только смазливые внешне или отличники. Остальным, к вящему их неудовольствию, отводилась лишь роль почтальонов. Да и, по правде сказать, никакой необходимости в подобной переписке не было, обо всем можно было договориться на перемене. Но сама по себе возможность писать на клочочках бумаги значила гораздо больше, чем просто переписка: это говорило об избранности «писателей», об их более высоком статусе, чем у остальных соклассников, и в этот круг не так-то и просто было попасть. Избранным надо было или родиться или заслужить успехами в учебе. Мне никто не писал…

– Эй, это тебе, – прервал мои размышления сидящий впереди меня Толик Масленников, он положил мне на парту записочку, скривив при этом недовольно свою конопатую рожу.

– От кого? – изумился я.

Толик только неопределенно пожал худыми плечами, кости которых проступали даже сквозь плечики пиджака, и отвернулся.

Я развернул комочек линованной тетрадной бумаги. Там, печатными буквами, аккуратным почерком было выведено: «Коля! Давай сегодня погуляем. Приходи к почте в пять часов».

Я не мог поверить своим глазам! Неужели кто-то неровно дышит ко мне? Я пробежался взглядом по девчачьим головкам, останавливаясь на каждой по нескольку секунд, и лихорадочно анализируя свои предположения. Вику и еще несколько девчонок – не из «элиты» – я отмел сразу, никто от них писульки писать попросту бы не осмелился. В итоге, оставалось пять или шесть девочек, которые могли это сделать.

Теперь я поочередно и подолгу вглядывался в эти девичьи затылки, стараясь сквозь завитушки, проборы и косички, заглянуть в их потаенные мысли. Ничего не выходило. Может, кто-то проявится после урока?

Я намеренно не спеша, но едва сдерживая нетерпение, собирал тетради и учебники в сумку, вглядываясь теперь в каждую выходящую из класса девчонку. Но никто из них не обернулся, никто не подал мне никакого знака. Вряд ли, конечно, это была Таня Милентьева, она мне больше всех нравилась, да и ростом высокая – почти до подмышки мне доходит, все не такой контраст будет по сравнению с той же Викой. Но Таня – это заоблачная мечта, журавлик в небе.

Да ладно, пусть будет хоть кто-нибудь, как говорится, хоть утка под кроватью. Я буду и так счастлив, и наконец смогу где-нибудь в постороннем разговоре с пацанами ненароком, этак небрежно, бросить: «А вот моя девчонка, да она просто без ума от меня!» Ну, и все такое прочее…

Было еще только половина второго, и у меня была масса времени, чтобы приготовиться к первому моему в жизни свиданию. Тем не менее, ветер свистел у меня в ушах, когда я, окрыленный надеждой и сладким ожиданием, несся домой.

Дома, в предвкушении скорого свидания, я ничем толком не мог заняться – ни уроками, ни чем иным. Я мотылялся по квартире, воображая себе сладкие картины будущего свидания и того, как далеко мы сможем с первого раза зайти. Может, до поцелуя дело дойдет?

Наконец, приспела пора собираться.

Я выбрал чистую белую рубашку, черные брюки, благо гладить их не надо было – мама следила в этом плане как за отцом, так и за мной, и я редко когда держал в руках утюг. Достал из коробки одеванные всего-то пару раз на праздники югославские туфли из черного сафьяна – очень дорогущие, кажется, тридцатку отец за них в Москве в ГУМе отдал. Носочки желтые – стиляжьи, перекупил за рубль у заводского художника – большого франта, на лацкане полосатого пиджака которого красовался не какой-нибудь там ромбик об окончании Академии художеств, а круглый значок с государственным флагом США! Пиджак надел темно-сиреневый, в желтую крапинку – подарок двоюродного брата, из Австрии привез, куда ездил по комсомольской линии в какой-то там местный демократический союз молодежи наставлять буржуазный молодняк правильным идеям коммунизма. Надел пальто – серое, длинное, модное, с широкими плечиками-реглан – старшей сестре в Таллин, где она проживает, заказывали.

Прислала она его весной, но я его еще ни разу не надевал, чтобы не шокировать местную фуфаечную молодежь заграничным прикидом, а то бритвочкой невзначай, для науки, порезать вещь могли, чтобы не выпендривался, гнида капиталистическая.

Когда же во все это облачился, обратил внимание, что для таких широких плеч, какими стали мои в новомодном пальто, длинная моя шея выглядела тонковато, и голова из плеч торчала, словно маковая коробочка на длинном стебле. Пришлось повязаться белым шарфиком, с искоркой, чтобы исправить сей недостаток. Шарфик, правда, был женский, мамин, с девичества довоенного еще остался, но кто об этом знает? Правда, запах нафталина и каких-то духов еще хранился в нем, а это был отрицательный момент, ибо считалось неприличным парню иметь подобный душок, вот «Шипр» или «Тройной одеколон» – это куда еще ни шло.