Алексей Смирнов - Дачное общество «Ностальжи». Рассказы

– Хоть один гештальт да завершим, – молвил он и тут же по пояс провалился в снег.

– Умники вроде тебя привыкли считать, что их сентенции поймет даже ребенок, – буркнул Здор. – Тогда как я все равно не понимаю, что такое гештальт.

– Это с немецкого не переводится, – пропыхтел Горобиц, высвобождаясь из снежного плена. – Означает завершенность действия, образа и в то же время – восприятие их как завершенных. Если мы не разберемся с этой конурой, гештальт не состоится, и нам потом будет жаль утраченных возможностей.

– Точно, – кивнул Мартемьянов, как заведенный топая вперед. – Пожалеем. Себя не знаем, так хоть дело до конца доведем. В кои веки раз.

Здор тихо выругался и огляделся в поисках какой-нибудь палочки-выручалочки на будущее. Но сзади стояла стена только что пройденного лесопарка, а впереди лежало печальное белое поле.

– Довольно странно, – заметил на ходу Горобиц. – Словно умышленно построено: таинственное явление, соответствующий пейзаж, приходите и приобщайтесь. И искать ничего не надо – сплошная классика.

– Здесь раньше тоже был лес, – откликнулся всезнающий Здор. – Собирались что-то сооружать, но передумали.

Тем временем дом приближался. Уже стали хорошо видны зияющие окна, похожие на замершие в яростном крике рты, когда-то в одну секунду упустившие непослушную жизнь. Мартемьянов озадаченно посмотрел на Здора.

– Домик-пряник, говоришь? – спросил он с издевкой.

– Я не настаиваю, – огрызнулся Здор. – Имею я право на личное впечатление?

– Конечно, – утешил его Горобиц. – Тем более, когда оно обманчиво. А именно так и должно быть, если наши подозрения справедливы. Поэтому давайте остановимся и попробуем разглядеть истинную суть этой постройки. Я уверен, что коли такая существует, мы все увидим ее одинаково.

– Так может, лучше зайдем внутрь? – предложил нерешительно Мартемьянов. Он нервно дотронулся кончиком языка до ледяных усов. Его задор шел на убыль.

– Всему свое время, – Горобиц вскинул руку и чуть качнулся. – Сначала – отсюда. Возможно, здесь надо как с альбомом, с дистанции.

Спорить никто не стал. Довольно долго они стояли, подобные оробевшим паломникам, хотя кому-то они, быть может, показались бы скорбными родственниками близ семейного склепа. До боли в глазах они таращились на безмолвное здание, но ничего сверх простого материалистического неудовольствия от созерцания развалюхи так и не ощутили. Здор заметил, что желанного эффекта легче было бы добиться при свете дня, на что Горобиц лишь презрительно фыркнул. Мороз знал свое дело, и постепенно все трое начали переминаться с ноги на ногу, что не могло не сказаться на качестве сосредоточенности. Наконец Мартемьянов вынул из-за пазухи хлебный нож и объявил о своем намерении покончить с этой чертовщиной.

– Обитатели четвертого измерения вряд ли испугаются ножа, – предупредил Здор.

– Ну так, может быть, не все бомжи перевешались, – парировал Мартемьянов и отважно двинулся к двери. Здор украдкой перекрестился, но Горобиц это увидел, подумал и сделал то же самое.

Выяснилось, что дверь заперта, но при желании ее удавалось немного оттянуть. Горобиц зажег фонарь и посветил в еле видную щель.

– Что-то держит ее изнутри! – воскликнул он вполголоса. – Как будто крюк!

– Накидной? – спросил Мартемьянов деловито.

– Какой же еще?

Сожалениям болтливого Здора не было предела. Дернуло его рассказывать! Конечно, в доме кто-то есть, и этот невидимка ясно показывал, что не расположен принимать гостей. Тут Горобиц достал жидкий паек, приложился и вытер губы рукавом тулупчика. В стылом воздухе тупо сверкнуло широкое столовое лезвие.

– Сейчас подденем, – пробормотал он, нагибаясь, и стал совать нож в щель. От усердия он раскрыл рот и мелко стучал языком по зубам. Нож удалось просунуть без труда, но крюк сидел прочно и не хотел сдаваться. – Чтоб тебя, – просипел Горобиц на выдохе и от натуги побагровел. С оглушительным, как им почудилось, лязгом крюк сорвался, упал и тяжело закачался. Побежденная дверь беззвучно отворилась, пропуская пионеров в кромешный мрак внутреннего пространства. Горобиц опасливо ступил на порог. Сделав два шага, он остановился.

– Странно, – произнес он бесцветным голосом. Луч фонаря упирался в пол: Горобиц не решался поднять руку и осветить углы.

– Что – странно? – спросил Здор, медленно, но верно приближаясь к истерике. Он вдруг осознал, что от него ничего не осталось – ни рук, ни ног, ни туловища, лишь дрожащее облако страха зависло на входе, не смея сместиться.