Алексей Смирнов - Дачное общество «Ностальжи». Рассказы

– Свершись, о таинство! – заревели со всех сторон.

Вьюшин наскочил на Ауслендера, и тот завопил, как мог; жених припал горячей щекой к мокрой лопатке и всецело отдался ритму. Собрание жадно следило за выражением его лица; при первых признаках окончательного просветления Дуплоноженко зычно позвал:

– Брат Ужас – теперь твой черед!

Выморков выдернул топор из колоды, размахнулся и отрубил Ауслендеру голову. Туловище на секунду вытянулось в струну, и Вьюшин воспарил, ослепленный.

– Ешь! – приказал ему кто-то сбоку. Он скосил глаза в чашу с какими-то питательными лохмотьями. Но трапеза не состоялась: в двери и окна вдруг замолотили руками, ногами и прикладами.

Дуплоноженко вперил в дверь оловянные глаза; та с грохотом влетела внутрь, и омоновец, ворвавшись в храм, оторопело уставился на обезглавленное тело.

Вьюшин, сидевший верхом, обернулся; его губы и подбородок были красными. Очередь, выпущенная из автомата, разнесла ему череп в мелкие брызги.

Дуплоноженко, не отдавая себе отчета в происходящем, вскочил на ноги и тут же, отброшенный новой очередью, опрокинулся.

Помощь, вызванная Ауслендером, хоть и поздно для последнего, но все же подоспела и теперь перла и лезла со всех сторон. Газов-Гагарин метнул в милиционеров полный ковш, но чуда не случилось. Ковш был небрежно отбит подствольником, а пеликан-теоретик заработал пулю.

Вскоре до засевших на улице командиров дошло, что сопротивления никто не оказывает. Прозвучала команда: «не стрелять!» – эти два слова, щедро приправленные матом, разрослись до сложноподчиненного предложения.

– Выводите! Всех выводите наружу! – кричали из кустов, и сразу же дружной деловитой трусцой из дома потянулись служители Гептарха – на полусогнутых ногах и с руками, сцепленными на затылках. Не успевшие пострелять омоновцы довольствовались пинками. Лаяли разбуженные пальбой дворовые псы, мычала несмышленая скотина. Вскоре церковь Совокупителя и Декапитатора опустела. В окнах ее по-прежнему ярко горел свет, и беглый взгляд мог заподозрить в напуганных людях погорельцев, что обреченно стоят, не в силах справиться с пожаром позади.

Брату Ужасу повезло: он сумел-таки смыться. Утро застало его бредущим неизвестно куда по проселочной дороге. Одетый в черный плащ и капюшон, с сумой через плечо, он смотрел прямо и шепотом повторял, что гадом будет, но донесет до язычников Слово.

За ним следили: зубастое, косматое чудовище, поигрывая хлыстом, отыскало его душу в пучинах океана сознания. Вокруг было тихо – ни ангел, ни бес не смели приблизиться к новоиспеченному духу. Гептарх довольно скалился: ему предстояло потеснить весьма и весьма многих, и сил он в себе ощущал предостаточно. Пустынный берег обещал ему великое победное шествие, волны покорно лизали когтистые лапы.

Гептарх опустился на четвереньки, погрузил в воду ненасытную пасть, глотнул. Утоляя жажду, он не выпускал из поля зрения далекую пыльную дорогу. Там, на земле, день клонился к вечеру, но у Гептарха впереди был сплошной рассвет, поскольку Брат Ужас, словно заведенный, продолжал идти.

– Ничего я не вижу, – сказал Мартемьянов озабоченно. Вытянутыми руками он держал на уровне глаз тонкий альбом в плотной обложке и старательно всматривался в узор.

– Ты неправильно делаешь, – подсказал ему Горобиц. – Ты слишком спешишь отодвинуть ее подальше и сводишь глаза, глядя в одну точку. А надо прижать картинку к носу, потом медленно отвести и смотреть рассеянным взглядом, не фокусируя.

– Ладно, ладно, – пробормотал Мартемьянов и предпринял новую попытку. Его задевало, что и Горобиц, и Здор уже разглядели все, что положено, а у него, воображением отнюдь не обделенного, ничего не выходит.

Последовала пауза. Друзья терпеливо ждали. Здор и Горобиц безмолвствовали в креслах, разделенные низким столиком с коньяком и печеньем, к которым, однако, не прикасались. Эксперименты такого рода требовали свежести восприятия.

– Есть! – выдохнул Мартемьянов потрясенно и с уважением в голосе. – Получилось! Вижу свинью-копилку!

– Класс, правда? – подхватил Горобиц. Восторженный Мартемьянов не отвечал. С красивым, но абсолютно бессмысленным узором в мгновение ока произошли чудеса. В центре рисунка образовался круг, словно кто-то аккуратно вырезал алмазом стекло. В получившемся дупле народилась вполне реальная, объемная свинья-копилка, и в щель на ее блестящей спине был вставлен пятицентовик. Монета, правда, наблюдалась и прежде, прикидываясь застрявшим в узоре инородным телом, и было непонятно, к чему она там, в кружевной однородности, когда никто и не думал пускаться на поиски щелей и свиней.