Алексей Смирнов - Дачное общество «Ностальжи». Рассказы

– Вот ты где, – сказал Ауслендер удовлетворенно и протянул ладонь. Вьюшин сдержанно пожал ее и сухо поздоровался.

– Как поживают потроха? – спросил Ауслендер бодро. – Все еще беспокоят?

– Да, знаете, ничуть не лучше, – отозвался Вьюшин. Но в голосе его не было уныния, и даже ощутилось странное ликование – Вьюшин как бы намекал, что он всего-навсего подыгрывает собеседнику, тогда как сам владеет каким-то секретом. Этот тон не понравился Ауслендеру, и, словно оправдывая его дурные предчувствия, сверкнула сталью молния.

– Уговор-то наш помнишь? – чуть склонив голову, Ауслендер испытующе уставился прямо Вьюшину в глаза. Тот церемонно изобразил недопонимание.

– Я про Дуплоноженко говорю, – не отставал Ауслендер. – Просьбу мою не забыл?

В сей же миг Вьюшину все сделалось ясно. В собеседнике промелькнуло нечто до боли знакомое – образ жизни Вьюшина предполагал периодическое общение с личностями, которые расположены к допросам как внутренне, так и по долгу службы.

– Ах, вон вы о чем! – он ударил себя по лбу. – Если честно, то да, вылетело из башки. Это, наверно, оттого, что и сказать-то нечего. Строит из себя кого-то, а на деле – пустое место.

«Что ж ты, сука, заливаешь?» – подумал Ауслендер. Вслух же безразлично поинтересовался:

– Ну, а группа его – как? Наводит на мысли?

– Лучше б тех мыслей не было, – Вьюшин расслабленно отмахнулся. – Обставил все иконами, дурацкие фотографии развесил. Молиться ходит к рукомойнику, – Вьюшин, выкладывая толику правды, развлекался: он играл, полагая, что Ауслендеру ничего не известно о принятых у Дуплоноженко обычаях. Ему приятно было изложить реальные факты и знать, что враг – по всей вероятности, Ауслендер был враг, – не сможет заключить к чему-то серьезному. Но сказал он много больше своего желания: чекист сопоставил скудные сведения с новым, недавно взыгравшим блеском в глазах Вьюшина и получил более или менее ясную картину. Неофит попал в расставленные сектантами силки, это очевидно. Что же там за дьявольщина?

– Небось их, слава Богу, раз, два и обчелся, – заметил Ауслендер коварно. – Кто там может околачиваться? Ну, Выморков с фельдшером, Чентуков, Зародов… так?

– Точно, – кивнул Вьюшин утвердительно. – На такую лажу не каждый купится. А дураки – они всегда были.

– А как он лечит-то тебя – порошками или травами?

Вьюшин немного подумал.

– Нет, – сказал он и чуть улыбнулся. – Скачет, как шаман, и блеет козлом.

Ауслендер огорченно и понимающе закивал. Вьюшин решил, что придумал топорно, с перехлестом.

– Но все-таки я не теряю надежды, – сказал он серьезным тоном. Опять сверкнула молния, Вьюшин озорно подмигнул небесам, и те незамедлительно зарокотали громом. – Откровенно говоря, идти мне больше некуда. У Дуплоноженко и крыша, и харчи – пускай чудит. Да и Выморкова вы сами помянули – нет, никуда мне от них не деться.

– Я не отговариваю, – запротестовал Ауслендер. – Оно ежели припрет, так и шаман хорош, только бы здоровье вернуть. Правильно я говорю?

– Угу, – Вьюшин не стал спорить против банальности.

Дверь магазина отворилась, под навес шагнул высохший старичок с кульком гречки под мышкой. Он посмотрел на беседующих и ни с того, ни с сего поплыл в беззубой извиняющейся улыбке.

– Щи да каша – пища наша, – молвил он, прося прощения за купленную крупу, и для верности тряхнул кулечком.

И было в этом старичке что-то очень и очень согласное с его бессмысленной присказкой, неуловимое родство неприглядной наружности со сказанным. Ауслендер вдруг застыл, как если бы увидел хищное чудовище, неслышно к нему подобравшееся.

– Пища наша, – пробормотал он не своим голосом. – Пища наша – щи да каша, – отрешенно повторил он еще раз. – Вот оно как.

Вьюшин с беспокойством заглянул ему в лицо – так и есть, тихушник до чего-то додумался.

– Иона… Борисович, – позвал он неуверенно. – Что это с вами?

Ауслендер обернулся и дико посмотрел на Вьюшина.

– Н-ничего… ничего особенного, – пролепетал он в смятении. – Заболтался я с тобой, а мне же надо… давай пять, увидимся… бегу я…

Он дернул дрожащей рукой, не дождался ответного рукопожатия и выпрыгнул в дождь и слякоть. Молнии, будто резвясь в плохом спектакле, яростно забегали, гром зашелся грозным кашлем. Вьюшин гневно приблизился к старичку и взял его за грудки.

– Ты что же, старый козел, язык распускаешь? – спросил он со свистом. – К апостолу захотел?

Дед съежился и выкатил глаза.