Алексей Жарков - Избранные. Хоррор

Пережитый ужас понемногу тонул в пухлоте подушки. Саня пыталась объяснить происходящее рациональными причинами. «Психоз какой-то… Обострённое восприятие на почве стресса», – привычка к разумным объяснениям деловито обрубала бредовые рассуждения. Но поверить в это не получалось.

Вдруг Саша отчетливо вспомнила, что её «заморозило» там, на пороге «детсада» и на улице. Одинаковость. Малые и старые тогда показались Сане безликими, точнее, словно с двух шаблонов намалёванными: детскому и стариковскому. Дети – синеватые тени под глазами, рты, раскрытые в любопытстве, ещё недавно сосавшие материнскую грудь, а теперь – с едва намеченными росинками молочных зубов. Дедушки и бабушки – лица в морщинах, тёмные провалы вялых ртов без блеска эмали…

Саша передёрнулась от яркого образа. И как завтра идти на работу? Как выходить на стариковскую улицу? Мир вдруг сжался до тесной коморки, Саня почувствовала себя запертой, замурованной. Одна мысль о том, что заново придётся пережить этот кошмар, вгоняла в дрожь.

«Дед Гудед… к нему, если что», – так Геннадий говорил. Может, это и есть «если что»? Чертовщина ведь какая-то, и дед… с чертовщинкой (вспомнились рыжие лихие-разбойничьи глаза). Но что ему сказать? «Здрасте, я детей и стариков боюсь?» Так ведь и Гудада старик! Замкнутый круг какой-то…

Мерила комнату бесконечными шагами. Бралась за дела – бросала, мысли разбегались. Почему так нерешительно уезжал Гена? Зачем зашёл дед Гудед – словно проверял? Может, знают что, но молчат?

Не в силах больше маяться в одиночку со своими мыслями, Саня оделась, опасливо выглянула за ворота. Никого, вечерние сумерки разогнали сельчан по домам. Торопливо она побежала узкой, протоптанной меж сугробов тропкой, молясь только об одном – никого не встретить.

Запыхавшись, добралась до дома Гудеда, заколотилась в дверь. Казалось, догоняют, в спину смотрят. Кто? Саня не задумывалась, страшно было задумываться, и вообще – страшно. Дверь распахнулась широко и сразу, словно ведром выплеснули в сумрак тёплый жёлтый свет. На пороге стоял цыганский дед. Саня замерла, приглядываясь к нему, прислушиваясь к себе. Нет, обычный человек, никакого ужаса она не почувствовала. Тихо вымолвила: «Гудада… совет нужен», – и шагнула в сени.

Дед, ни о чем не спрашивая, принялся раскладывать по скатерти потёртые карты.

– Разве мужчины-цыгане гадают? – удивилась Саня.

– Цыгане и на одном месте не живут. Но я бракованный, мне можно, – усмехнулся дед. – Как нога отказала, так с женой и осели в Балае. Ну, рассказывай!

И Саня рассказала всё-всё: как печки боялась, про сны, про Ладин зубик, про сегодняшние кошмары. Стало легче, словно разбавила тревогу чужим участием. Гудада слушал и всё больше хмурился, руки застыли, перестали тасовать ветхие картонки. Жёстко отложил карты в сторону, припечатал ладонью, будто боясь, что те тараканьём расползутся по столешнице. «Выгонит?» – подумала Саня, и тут же навернулись слёзы. Куда же она тогда?

– Вы мне погадаете? – спросила робко, пряча глаза, смаргивая.

– Нечего тут гадать, – дед глядел как сквозь неё, весь где-то далеко, глубоко. – И так понятно. Ох, девка… Жена моя тебе бы лучше объяснила, да нет её уже.

– Вы вдовец?

Дед неопределённо помотал головой и продолжил:

– Что помню с её слов, расскажу. В беде ты – меж двух могил попала.

– Между… каких? – едва выдохнула Саня.

– Дети да старики. Малышня – они недавно из небытья, а старики – скоро в него. И те, и другие у границы со смертью ходят. А ты меж них, с тех пор, как в этот дом переехала. Говорил я Генке, не продавай, не ты в нём хозяин!

– А кто? В регпалате документы проверяли, всё нормально было.

– Да не в документах дело, – отмахнулся Гудада. – Про семью Геннадия разные слухи ходили. Прабабка да бабка, говорят, с чертями водились. Генка-то простоват, ничего не перенял, да и не по мужскому уму ведовство. А там, где долгое время ведунили, обычным людям-то невмоготу, вот он и сбежал в город. Тебе, получается, кота в мешке продал. А дом-то ждёт, ему живой человек надобен. От этого твоя морока. Да племянница твоя еще зуб отдала, а зуб – с кровью. Дом проснулся, чует, тянет. Тебя чует, да и ей не поздоровится.

– Что ж теперь, бросить всё?

– Погоди, жена говорила, есть средство – обряд удержания. Только зря ты те зубы детские, что на печке нашла, выбросила. В них сила рода была. Без них тебя удержать трудно, а надо. А то… как жена моя, сгинешь, – опять припомнил дед супругу.