Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад

Музыкант очень хотел сыграть сам. Он понимал, что его, калеку, наверняка обжулят, но сидеть просто так было уже невыносимо. Он буквально кожей ощущал тепло замызганной глиняной кружки и холод круглого металла. На слух различал, кто выигрывает, а кто проигрывает, не дожидаясь воплей и стонов, определяя это по сопениям, почесываниям и хлопкам. Но была одна проблема: чтобы определить, сколько выпало у него самого, нужно было коснуться костей после броска, а правила это строжайше запрещали.

«Сколько же всего можно купить на сто пятьдесят батценов 23 23 На 3—4 гульдена (т. е. 45—60 батценов) можно было купить хорошего племенного быка. Месячное жалование рядового ландскнехта также составляло 4 гульдена. ?» – подумал Вальтер, а руки сами тянулись к подкладке, в которую были зашиты монеты.

– Вот это я понимаю! – радостно заорал Йост. – Вот это настоящая, бескорыстная дружба! Все ради товарища!

– К молитве! – воскликнул шваб.

– К молитве, братья!

– Франц, сгоняй еще за пивом, – прохрипел померанец и тяжело, надсадно отхаркался. – Похоже, ночь будет долгой.

Его шаркающие шаги прозвучали совсем рядом, и сидевший справа мальчик встал, коротко звякнул и вышел. Вальтер наконец понял, откуда шел этот противный гнилостный запах.

– Как бы твоя ночь не стала вечной… – тихо произнес музыкант и тут же взлетел с пола, схваченный за грудки.

– Чего?! – заревел ландскнехт и крепко стукнул Вальтера спиной об стену.

– Раны гниют! – испуганно выкрикнул бродячий артист, втягивая голову в плечи. «Так и знал, что побьют!»

– Остынь, брат Штефан, – пробасил баварец. – Сам же знаешь, что артист прав. Не сегодня-завтра отправишься к Костлявому Танцору.

– А ты поменьше думай о танцах с Костлявым! – отбрил Штефан, но Вальтера на пол опустил. – Глядишь, он подождет еще денек!

– Уж ему-то спешить точно некуда, – вставил шваб Эмих.

– Я есмь воскресение и жизнь, – провозгласил у противоположной стены знаток Библии. – Верующий в меня, если и умрет, оживет!

– Так, – подвел итог гессенец Каспар. – Апостол верить предлагает, Штефан – надеяться, а ты, Ульрих? Любить?

– Это я предлагаю любить! – взревел вдруг Штефан. – Любить надо пиво похолоднее и грудинку свежую с яичницей. Рейнское вино надо любить, потому что маасское – пойло. Врагов любить надо, как же без этого? Когда они подыхают, аж сердце из груди выпрыгивает от радости! Таким живым себя чувствую, что дышать не могу. Женщин любить надо особливо тщательно, раза по три за ночь, и лучше разных! Короче, жизнь надо любить, братья! До последнего вздоха!

– Чушь, – небрежно бросил Ульрих, и от этого короткого слова Вальтеру стало не по себе. – Жить – это навык такой. Привычка тела навроде фехтования. Когда мечом по голове треснуть хотят, ты же свой меч подымаешь? Вот так и жизнь. Когда жрать нечего – жрешь траву, лишь бы еще протянуть. Денег нет – забираешь там, где есть, и идешь дальше. Как только устанешь, или отвыкнешь, или не сможешь, или брякнешь невзначай, что с тебя хватит – тут-то тебя Смерть за шкирку и возьмет.

– Это выживание, а не жизнь! – возразил Каспар. – Убивать и не быть убитым – это только для войны годится, а потом что? Разве видеть, как возрастает твоя семья и дела рук твоих приносят плоды – это не жизнь? Да и как быть с теми, кто вообще воевать не может? Они как? Совсем не живут?

– Твои – точно нет, – с нескрываемой злобой произнес Эмих.

– Что? – в гробовой тишине переспросил Каспар.

– А то…

Бац!

Кто-то упал на пол.

– Хватит, Ульрих, нянчиться с ним! – пролаял шваб, которому было то ли больно, то ли обидно. – Твой герб – три птицы на синем?

– Соловьи на лазоревой эмали, – поправил гессенец. – Договаривай.

– Рейтары рассказывали, как неделю назад в замке одном славно покутили…

– Нет! Не может быть! Брешешь, гнида монастырская! – заметался Каспар. – Ульрих?

– Прости, брат, – прогудел баварец, но в голосе не чувствовалось ни капли раскаяния. – Сам узнал позавчера и решил тебя не расстраивать. Забудь. Живи дальше.

– Расстраивать?

Обладатель герба с соловьями вдруг расхохотался. Громко, задорно, с надрывом смеялся в полной тишине и вдруг резко затих, как будто у него отняли голос.

– Вернусь – тебя зарежу первым, – спокойно пообещал он то ли Ульриху, то ли Эмиху и с грохотом выбежал наружу.

Напряжение нисколько не уменьшилось. Наоборот, оно так давило на уши и стискивало горло, что стало совсем невмоготу.

– Предлагаю разыграть ставку брата Каспара, – произнес, наконец, шут тоном матерого аукциониста. – К молитве?