Андрей Дашков - Глаз урагана

Он показал Марку то, что держал в руке. Не электробритву, конечно, а электрошокер.

Марк неуклюже сполз с кровати, пытаясь справиться с головокружением.

Он разогнулся и с трудом утвердился на ногах. Его шатало от слабости; в голове возник шум, похожий на шорох набегающей волны. Лицо Гоши то расплывалось и превращалось в кривляющуюся луну, то вновь обретало резкость.

– Топай, старичок! – приказал бывший коллега, предпочитая осторожно держаться сзади.

На прощание Марк обвел прояснившимся взглядом стены комнаты. Особенно ТО САМОЕ место над кроватью. Там действительно был рисунок – голый скалистый островок посреди океана. И никаких признаков отверстия в панели.

Гоша слегка подтолкнул его в спину.

Они вышли в коридор. После многих суток, проведенных в темноте, свет неярких ламп слепил его, будто летящая навстречу снежная крошка. Марк прищурился и побрел вдоль стенки почти на ощупь. Гоша натужно сопел сзади, словно тащил в гору свою совесть.

Теперь вместо органа звучал рояль. Звуки падали звенящими каплями и постепенно нарастали. Дождь превращался в ливень. Прекрасный летний ливень, омывающий пыльную зелень…

Впереди показалась широкая лестница. Марк не был уверен, что сумеет спуститься по ней самостоятельно. Он пошатнулся и ударился плечом о запертую дверь.

– Прямо! – ухмыльнулся за спиной Гоша.

Марк кое-как добрался до верхней ступеньки и вцепился руками в деревянные поручни. Он осознал, что дерево старое, очень твердое, отполированное десятками тысяч прикосновений, а решетки под поручнями увиты побегами плюща. Это не было сном или галлюцинациией. Зловонное присутствие жирного человека, страдающего одышкой, делало абсурдным такое предположение.

Марк оторвал подбородок от груди и посмотрел прямо перед собой. Открывшаяся его взгляду картина была почти невозможной и все-таки реальной.

Огромный зал старинного дома; в потолке зияет провал; изломанная линия полуразрушенных стен напоминает далекую горную гряду. Над нею мелькает луна в разрывах летящих туч. Не сразу заметишь, что тучи двигаются по кругу, влача за собой рваные хвосты, словно спиральные галактики. Эта воронка засасывает автомобили, дома, людей, вырванные с корнем деревья, целые стада коров и овец, горы мусора, содранные пласты земли, решетчатые фермы подъемных кранов и линий электропередач, обломки труб и столбов. Издалека все это представляется жутким черным роем, аморфным существом, которое будто карабкается в небо по невидимой лестнице. И вскоре бесформенная масса поглощает луну…

Там, снаружи, ледяная зимняя ночь, но внутри дома, накрытого незримым колпаком, навсегда воцарился мертвый сезон. Сквозь истлевшие ковры видны плиты пола со странной полустертой резьбой, кое-где из стыков торчит желтым стеклом пожухлая трава, и повсюду протягивают щупальца вьющиеся побеги, которые проникают сквозь распахнутые застекленные двери из заброшенного парка и оранжереи.

В центре зала на полу – громадный панцирь черепахи, тоже украшенный тонкой резьбой. Вдоль стены – статуи, занесенные из парка, зеленоватые от плесени и с выщербленными поверхностями. В голову божка плодородия вцепился неподвижный ворон – скорее всего только чучело. На других стенах – картины, потемневшие от времени и затянутые паутиной. Вездесущие растения уже увяли, но пока удерживают в плену своих переплетенных стеблей ветхий интерьер и словно предохраняют его от окончательного разрушения. Пыль лежит толстым слоем, будто мельчайшая крупа времени. Время рассыпалось, но мозаика пространства еще цела, хотя в ней явственно виднеются щели. Намечена паутина трещин; нужен только завершающий толчок… Фрагменты плохо скреплены, иллюзия целостности развеяна, и ничто не держится долго; все обращается в прах. Этот дом хранит некая сила, противостоящая природе. Ах да – еще листья, желтые опавшие листья лежат, как красивые бабочки, везде, в том числе на крышке белого рояля.

Играет старик. «Скрипачка» танцует. Ее танец не имеет никакого отношения к музыке, но именно поэтому он воздействует на отупевшего Марка как ярчайшее произведение искусства. Эфемерного, ускользающего искусства…

Она танцует босиком на каменном полу; роится пыль, и вкрадчиво шуршат опавшие листья. На ней платье забытого года, превращенное молью в сеть; на бледном лице женщины ни кровинки; черные губы лаково поблескивают. Она напоминает то сломанную куклу, то призрак, то оплывающую фигуру из воска. В ее танце нет ни постоянного ритма, ни какого-либо стиля, ни даже привычной гармонии…