Андрей Дашков - Радио ада

Для Динго все зебры давно были черными. Счастье и несчастье представлялись ему чем-то вроде песочных часов. Когда верхняя колба опустеет, кто-нибудь их перевернет. Но в один прекрасный момент он услышал, как стекло хрустнуло под раздвоенным копытом, спрятанным в дорогом ботинке.

…Он вышел, шатаясь как пьяный, и со стороны могло показаться, что его охватила эйфория победителя. Электрическая судорога пронзала полуночный город, словно труп лягушки. Динго был таким же мертвым. Он еще двигался, но внутри все сковал могильный холод. Некуда идти, незачем жить.

Его бегство от дневных сновидений продолжалось пять с половиной лет, но вот он вышел на финишную прямую. Когда-то (казалось, ему принадлежали воспоминания какого-то другого существа – они лежали, будто ненужные документы мертвеца в покрывающемся пылью сейфе) у него была работа, дом, семья и (смешно сказать!) планы на будущее. Надо заметить, весьма оптимистические планы. Он имел наглость заглядывать лет на пятьдесят вперед и думать о том, что оставит в наследство своим внукам.

Как выяснилось теперь, внуки вряд ли будут знать его имя, не говоря уже о том, чтобы прийти на его могилу. У него не будет могилы. Или могилой станет вся планета…

Его жизнь изменилась после того, как он начал слушать «Радио ада». Он потерял работу, жена сбежала от него и забрала с собой детей; после развода он оказался в однокомнатной конуре, из единственного окна которой открывался живописный вид на городскую свалку.

И наступило время новых снов – черных реактивных кошмаров. «Радио ада» передавало музыку. Много музыки. Иногда казалось – слишком много. От нее можно было свихнуться, но тишина ревела еще страшнее. Поначалу он протягивал руку, чтобы выключить приемник, но станция уже крепко держала его незримыми щупальцами, и рука замирала на полпути. А кроме музыки, были истории. Подлинные истории, тихо звучавшие в ночи под вкрадчивый шелест шин или шорох дождя. Исповеди чудовищ в человеческих обличьях. Рассказы о разбитых сердцах и искалеченных судьбах. Бред безумцев и тех, кто допился до белой горячки. Беседы маньяков с будущими жертвами. Крики рожениц, стоны любовников и больных, хрипы умирающих стариков – как звуковая иллюстрация проклятого скорбного пути: рождение, молодость, старость и смерть…

Постепенно «Радио ада» превратилось в своего рода наркотик. Динго не мыслил без него свою жизнь.

Другой бы боролся с призраками, цеплялся руками за скелеты, зажав в зубах брошенную кость, воздвигал новый карточный домик – или смирился и, очутившись на самом дне, медленно закапывался в ил. Динго не видел смысла в подобном самообмане. Он выбрал третий путь. Бежать. Непрерывно бежать в тщетных поисках утраченного безвозвратно. Движение спасает от безумия. Движение создает иллюзию жизни: так проплывающее по реке бревно может показаться крокодилом. А если так, то лучше бежать налегке – с этим не станет спорить даже последний кретин.

(И радио шептало по ночам из всех щелей: «Брось эту обузу! Отправляйся в путь. Вся бесконечность мира лежит перед тобой!..»)

Динго и впрямь чувствовал нечеловеческую легкость, стоя на ступенях перед входом в казино. Казалось, еще немного – и он гигантской летучей мышью вспорхнет к тусклым звездам. Но и в этом случае ему никуда не деться из-под купола цирка, где так мало мест для зрителей, так много жалких клоунов и такая огромная арена…

Не было прожектора, который разогнал бы тьму. Не было ветра, который унес бы прочь его мысли. Не было веревки на шее, которая удержала бы его тело. Дьявол, стоявший за левым плечом, легонько подталкивал в спину: «Беги, кролик, беги. Теперь ты мой клиент!»

И Динго сорвал с места свой «додж», не жалея и без того лысых покрышек.

Его тачка темной иглой сшивала края изнемогающей ночи. Приемник был включен, и динамики орали на полную, не давая уснуть за рулем в коварный предрассветный час. «Найтхокс», Нил Блэк, Джимми Спэйсек, Мэтт Пауэлл, Майк Онеско… Кто-то поддерживал ускоряющийся ритм близкого безумия… Но Динго не стал ни заложником скорости, ни жертвой гонки мертвецов, когда оторванная голова подобно черному болиду несется в сотне метров позади тела, вибрирующего от невыносимого наслаждения и предвкушения смерти… И медленные блюзы взлетали, как фонтаны спермы, в звездное небо и застывали ледяными осколками звезд – грязно-желтых, будто волчьи глаза. Отпечатки проклятой обреченной любви, следы запретного соития небес и грязи… Мука зарождалась в полых костях, текла по ним, словно лава раскаленных нервов, звенела ветром в эоловой арфе скелета, пронзала насквозь со всех сторон одновременно: извне – вовнутрь, изнутри – наружу, – так что Динго казался самому себе чудовищным, вывернутым наизнанку подобием дикобраза с иглами, терзающими внутренности… Уже не музыка – это сделалось чем-то большим, актом преображения души и плоти под влиянием жесточайшей вибрации, – и ад наступал здесь и сейчас, с пытками воспоминаниями, с электрическими плетями неотмытых грехов, со всей безнадежностью вечности, со священной яростью фанатика, сгорающего на костре веры…