Валерий Рощин - Родня

— Эвон как! — тюкая по земле длиннющим холщевым свертком, точно посохом, удивилась Аида. — Чего ж они в болячках-то сыскали сатанинского?

— Вот и я говорю: странный народец пошел! Изводят свою организму всякой гадостью и дурью до последнего пределу, а все мечтают здоровенькими, да во сне преставиться. Дивлюсь ихней глупости!..

— Не любят нас с тобой, Болеславушка, не любят… Опасаются, тайком с нами ворожат, — пожевала губами старуха, поворачивая непослушными пальцами вертушку на заросшей плющом дачной калитке. — Не ведают многого, оттого и боятся.

Переместив кресло на спину, тот с неохотою согласился:

— Правду сказываешь — не ведают…

— А ребятня-то в прошлое свиданьице нас нагрела! — внезапно оживилась Аида. — Не отыграться ли нам нынче, Кондратич?

— Отчего же?! Скуку развеять я завсегда согласный!..

И, приобняв Любушку с Родькой, она повела их по тропинке к деревянной, потемневшей от времени, но вовсе не кособокой избе…

— Дык… дык ведь не обучен, товарищ подполковник!..

— Знаю, потому и не приказываю делать ей… Как это сечение называют?.. В общем живот пороть! — рявкнула в ответ рация. — Скорая торчит в пробке на Площади Мужества. Помоги на месте с транспортом и обеспечь сопровождение до ближайшей больницы. Уяснил?

— Так точно…

— Поторопись!..

Милицейский капитан стоял там же — рядом с певуче скрипевшей и беспрестанно хлопавшей дверью нарядного магазинчика. Мимо сновали прохожие, покупатели, а он был не в силах оторвать горящего взгляда от миловидной молоденькой женщины. Не верилось и ей в божественность случайной встречи; в свалившееся, словно с небес чудо.

Он уж давно позабыл о сумасшедшей босой девице в сшитом из клочков невесомой материи платье, о намерении проверить ее документы с прописочкой; задержать, спровадить в отделение… Сейчас мужчина и сам был готов на любое сумасбродство, да вдруг зашипела эта чертова рация… Приказ требовал немедля отбыть на Бестужевскую — какая-то тетка вознамерилась рожать прямо в рейсовом автобусе.

Он виновато глянул на сразившую сердце прелестницу, сызнова одернул кителек, разгладил ладонью лацкан…

— Меня зовут Лиза, — пролепетала та, взволнованно зашелестев зеленым пакетом.

— Николай… — хрипло отвечал он, не ведая, как же расстаться, не порвав хрупкой нити мгновенно зародившейся обоюдной симпатии.

И, словно прочитав его мысли, она страстно заговорила:

— А возьмите меня с собой! Простите, но я… слышала ваш разговор с начальством. Я врач и смогу быть полезной!

Мальчуган устроился на покрытом гобеленом сундуке; поддернув короткие штанишки, принялся оглядываться и хлопать роскошными ресницами. Девушка присела рядом, оправила на коленках подол прозрачного платья. Старуха устало опустилась в качалку, заправила кальян, задымила. Пожилой мужчина смахнул широкой ладонью со стола годовалую пыль; пододвинул дубовый табурет; выудил откуда-то мешочек с лотошными принадлежностями.

— Мы с Аидой ставим на двух пропоиц, что повстречались мне давеча у Пискаревки, — торжественно объявил он перед игрой.

— Я на тетеньку из автобуса. Недельку не доходила, бедняжка — схватки начались, — молвил Родька и, не вдаваясь в подробности, поспешно пояснил: — Духота в общественном транспорте; тряска — дяденьки-начальники за дорогами совсем не смотрят. Вот она и того…

Любочка пожала плечиками:

— Тогда и я поставлю на последнюю пару. Николай с Елизаветой…

Игра началась. В мешке шерудил ладошкой и звонко выкрикивал цифири шустрый малец. Остальные сосредоточенно выискивали таковые на карточках толстого пожелтевшего картона; довольно цокая языками, накрывали монетками или же, вздыхая, украдкой косили на продвиженье к цели соседа…

— Барабанные палочки! — доложил Родька.

— Есть такие, — улыбнулся Кондратич.

Старушка тоже зашевелила бледной морщинистой рукой — клеточки на ее картах исправно исчезали едва ли не после каждого выкрика.

— Дед! — ставя на стол очередной бочонок, пискнул щекастый карапуз.

Мужчина хмыкнул:

— Квартирка.

Подперев подбородок ладошкой, Люба угрюмо промолчала — партия складывалась не в пользу молодого поколения.

— А у нас уж две фатерки, — между тем вторила Болеславу Аида, закрывая монеткой «девяносто». — И сколько ж деду лет?

— Шестьдесят шесть!

— Стало быть, конец игре. Наша таперича взяла, — откинулась она на спинку кресла и исчезла в густом облаке табачного дыма.