Дэвид Амброуз - Суеверие

— Простите, — сказал он наконец. — В отсутствие вашей жены очень нелегко говорить об этом.

Казабон нахмурился:

— Послушайте, доктор Таун, моя жена — неглупая женщина, у нее широкие взгляды, но я не могу позволить вам расстраивать ее дикой историей о том, что какая-то посторонняя особа выдает себя за нее — особенно сейчас...

Он умолк, словно решил в последнюю секунду не уточнять, в чем специфика именно текущего момента. Но, разумеется, можно было догадаться, что сейчас ей необходимо особенно деликатное обращение: может, она нездорова, удручена какими-то тяжкими заботами или в конце концов просто беременна. Как бы там ни было, Казабон дал ясно понять, что готов оберегать ее от любых неприятностей и треволнений.

— Я понимаю, что все это звучит дико... — запинаясь, проговорил Сэм.

— В самом деле? Я даже не знаю, кто вы такой, только с ваших слов.

— Вы можете позвонить в университет.

Казабон промолчал, но Сэм почувствовал, что он позвонит — если не сейчас, то позже. Хорошо бы он это сделал.

— Послушайте, — сказал Сэм, стараясь говорить тоном человека практичного, — надеюсь, нам удастся во всем разобраться, не причиняя беспокойства вашей жене. Может быть, вы покажете мне ее фотографию?

— Разумеется, только я не уверен, что это вам что-то даст, — разве что лишний раз убедитесь, что женщина, о которой вы говорили, определенно не моя жена.

— Для начала и это было бы неплохо.

Казабон направился к резному китайскому шкафчику, но не успел его открыть: в холле послышались шаги.

Когда она вошла, Сэм встал — но скорее от излишней нервозности, нежели из учтивости. Казабон подошел к ней и нежно поцеловал в щечку; он явно испытал громадное облегчение, увидев жену.

— Милая, — сказал он, — это — доктор Сэм Таун из Манхэттенского университета. Он поведал мне крайне необычную историю.

Он умолк на полуслове, потому что в это мгновение Сэм громко ахнул. Казабон и женщина, которая только что вошла, обернулись и увидели, что их гость застыл с разинутым ртом. Он не мигая смотрел на женщину, и, казалось, его вот-вот хватит удар.

Сэм Таун был к этому не готов.

Произошло нечто невероятное.

Элеоноре — Элли — Рэй не было еще шестидесяти, хотя на вид ей можно было дать лет на десять больше. Впрочем, она усиленно культивировала это впечатление: внешность престарелой бабушки только способствовала процветанию ее бизнеса.

Глядя на нее сейчас, коренастую и некрасивую, ростом всего пять футов, трудно было представить себе ту Элли, какой она была когда-то — в сетчатых чулках, в расшитом перьями и блестками платье, которое было на ней во время комического представления «Ванда и Рэй». Этот номер худо-бедно кормил ее на протяжении двадцати долгих лет кочевой жизни. Она была Вандой, а Рэем — Мюррей Рэй, ее муж. Когда они познакомились, Элли была танцовщицей, хотя из-за невысокого роста вечно терялась среди других, а для сольного выступления ей не хватало таланта. Она освоила несколько новых номеров на пару с другой девушкой, которая была выше шести футов. Они выступали в Кэтскиелсе, но сборы быстро упали с мизерных до нулевых, и Элли уже собиралась окончательно бросить это занятие, но тут появился Мюррей.

Он был всего на год или два ее старше, но уже преуспел, хотя и не стал звездой. Возможно, это вообще было ему не суждено. Мюррей был забавным коротышкой, чуть выше самой Элли, но не лишен обаяния. Несколько раз в сезон они выступали в одной программе, и за сценой он показывал ей фокусы в надежде завлечь ее в постель. Элли отлично понимала, чего он добивается, и долго не стала раздумывать. В те дни с этим было просто. Секс был неплохим способом отдохнуть после выступления или скоротать время в перерывах между выходами.

Но фокусы были ей в новинку и поразительно ее увлекли. Элли начала репетировать несколько трюков, которые ей показал Мюррей. Он говорил, что у нее есть способности. Все, что для этого нужно, — только прилежание, а прилежание у Элли было. Для нее это была единственная надежда избежать карьеры официантки в каком-нибудь захудалом баре — а большего ей не светило, если бы она бросила свое ремесло.

Они поженились через три месяца после знакомства, но, прежде чем она вышла на сцену с Мюрреем, прошел еще год. Понадобилось время на подготовку нового представления, и слова Мюррея насчет прилежания оказались чистой правдой. Они показывали простенькие фокусы, ерунду, которая у мастера ничего, кроме отвращения, не вызывала бы. Фокусы посерьезнее были на удивление просты в исполнении и осуществлялись в основном с помощью различных приспособлений, но это, во-первых, был не их стиль, а во-вторых, у них не было денег на покупку и перевозку необходимого оборудования. Так что они с Мюрреем пошли по более сложному пути — точный расчет времени, условные сигналы, отвлекающие движения и сноровка. В те времена маленькие ручки Элли были сильнее, чем у иного мужчины. Она научилась жонглировать карточной колодой, незаметно прятать шифоновые шарфы и выхватывать помеченные банкноты — при этом ее улыбка никогда не превращалась в гримасу, даже когда боль пронзала ей руки до самых локтей, а то и до плеч. Дальше будет легче, говорила она себе. Дело мастера боится. Когда у меня появится опыт, уже не будет так больно.