Наталья Патрацкая - Мийлора

Ноябрь.

Валера погиб в ноябре, в первых числах ноября. Я сходила с ума в буквальном смысле слова, я свихнулась по полной программе. Я была невменяемой, я не верила в его смерть, я не была на его похоронах. Когда мне говорили, что его похоронили и крышку гроба заколотили гвоздями; я рисовала его огромные, удлиненные глаза. Я рисовала его прямой, тонкий нос, его необыкновенно красивые губы. Однажды черти меня занесли в универмаг на трех вокзалах, я увидела его! Живого! Но когда подошла ближе, то увидела простой манекен в одежде. Я подняла глаза и увидела его огромный портрет! Но это опять был не он! Это была реклама, но мужчина на рекламе был словно с него срисованный, его черты лица она знала наизусть. Я надеялась, что он, как Самсон оживет!

Я выбежала из магазина, и увидела гигантский рекламный плакат! На плакате был мой портрет в красном платье, в котором я была с Валерой на свиданье. Это была реклама сигарет. Я окончательно сдвигалась по фазе.

Я неделю блуждала пешком по столице, мне казалось, что за мной следят все светофоры своими зелеными глазами. Я шла по набережной реки Москвы, шла и шла.

Заходила в Центральный парк, проходила по его аллеям, зашла в уголок Дурова, посмотрела на выступление Натальи Дуровой и не могла успокоиться и даже присесть на скамейку, меня словно гнал ветер, будто я лист, сорванный с дерева.

От меня шарахались подруги, я добивала их словами, что Валера жив. Я плохо спала, мало ела, чуть не падала от усталости, вероятно, он звал меня к себе, обессиленную для жизни на этой земле. Однажды я почувствовала, что мои силы на исходе, я не могла работать, у меня сил не было. Я не могла думать, ничего уже я не могла.

И я пошла к врачу, врач меня направила в другую поликлинику. При личной беседе с врачом я заревела, я впервые заплакала и говорила такой бред, что мне сделали укол. Я уснула на кушетке в странной поликлинике, когда проснулась, то увидала рядом с кушеткой два дюжих мед брата. Они взяли меня под руки и отвели в машину скорой помощи. Меня привезли в желтую больницу. Внутри все двери закрывались на ключи, но мне было все равно, где я и, что меня здесь ждет. Я хотела спать, а когда проснулась, разглядела палату очень уж сантехническую, то есть всю покрытую кафельной плиткой, от пола до потолка. Спинки кроватей были металлические, полукруглые. Во рту было необыкновенно сухо, слюны и той не было.

Я натянула на лицо одеяло в белом пододеяльнике, так и лежала, пока мне дали полежать. Позвали на завтрак. Стол, четыре стула, ложки, каша. Таблетки мне дали прямо в рот. Здесь никто никому не верил. Трудно поверить, но я потихоньку стала приходить в себя. О нем я не думала. Странно, но мыслей в моей голове о погибшем любимом человеке не было! Я выполняла указания врача, ходила за едой на кухню, поскольку только этих людей выпускали в фуфайках на воздух, в очень грубой обуви.

Ко мне приезжали Нинель и Николай Борин, но они меня не всегда успокаивали, от меня они все чего-то требовали. К выполнению требований за пределами этого больничного отделения я была не готова. Я клеила коробочки, строчила на машинке, пила все таблетки, и страдала от сухости во рту. Приехал с Малахита Григорий Сергеевич, удивился тому, что даже в такой больнице я хорошо выглядела и разговаривала с ним спокойно и с достоинством.

Медсестра принесла мне клубки и спицы, вечером, когда в отделении оставалась одна дежурная медсестра я вязала ей свитер. Меня направили к профессору через полтора месяца, ассистенты провели ряд тестов, я была признана здоровой. Меня выписали из желтой больницы… О Валере я больше никогда и не с кем не говорила, я четко усвоила, что эта тема самая запретная.

В душе моей закрылась дверца в сердце, совсем или почти совсем. Я общалась с людьми в пол уха, в пол мысли, в пол слова. Я остыла к подругам, мое общение с ними свелось к минимуму. Год я прожила в полусне, нет, я жила, работала, но все происходило в полусознательном состоянии. Я еще месяца три, а то и больше пила таблетки, которые мне выписали, я еще была под гипнозом врачей.

Через год ко мне подошел Николай и попросил написать стихотворение юбиляру, я написала первое за этот полусонный год стихотворение, и вошла в штопор. У меня произошел срыв воспоминаний о погибшем любимом, срыв привел меня в странную поликлинику. Мне опять сделали укол, но в больницу не увезли, и я лечилась на ходу. Сама приходила на уколы. После этого лечения я что-то стала понимать, мои мозги очистились от страха воспоминаний! Я стала писать о Валере стихи, в захлеб!