Артем Тихомиров - Ожог

Максим почувствовал, что время сходить еще за одной банкой пива.

— Ты будешь?

— Да! — Лицо Дмитрия покраснело, впавшие щеки окрасились в темно-розовый. Так выглядит не очень свежее мясо.

Максим почувствовал мандраж, ноги потяжелели. В квартире даже как будто запахло чем-то необычным; он сидел и слушал приятеля и ему казалось, что он попросту спит с открытыми глазами. Слова Кочнева каким-то образом гипнотизировали. Писатель подошел к холодильнику, открыл его и сунул голову в холод.

Сейчас меня понесет, а завтра я прокляну этот день, подумал Максим, не понимая, радоваться ему или злиться. Ощущения нельзя было описать даже приблизительно.

Холод помог немного придти в себя. Максим словно очнулся от обморока, удивившись тому, насколько это реальное ощущение. Так! Надо собраться, сосредоточиться. Кочнев рассказывает о чем-то… каким словом можно это определить?.. Ну же, писатель!..

Противоестественном.

И что за бред сивой кобылы про пульс, бьющийся под строчками?

Максим вернулся в комнату, неся еще две банки пива. Дмитрий уже попил свое и поставил пустую тару на пол, на ковер. Его глаза метались по строчкам внутри черной тетради.

— Дневник начался в ее день рождения. Думаю, в этом что-то есть.

Спасибо… — Он взял протянутое пиво.

— У кого день рождения?

— У Ксении Авеличевой.

— Погоди, погоди, придержи коней немного. Ты же сказал, что она — мертвая…

— Ага. Покончила с собой год тому назад.

— С чего бы?

Максим отправил в рот одновременно кусок сыра и кусок колбасы.

— Я еще не знаю, до конца не дошел. Может, этого здесь и не будет. Но мне сказали, что она повесилась на дверной ручке. Ничего себе, да? Я вот себе такого представить не могу… Когда откуда-то сверху тело падает, все ясно. Вес помогает. А здесь.

— А откуда у тебя тетрадь?

— Да так, приятель один дал… — Дмитрий махнул рукой. — Леха Елисеев, может быть, я тебе про него говорил. Работал я с ним в театре, а потом он ушел на пятьдесят первый канал, сейчас утренний эфир ведет.

Максим попробовал вспомнить всех ведущих на Канале 51.

— Вроде знакомое имя.

— Да его каждый день можно там увидеть. Ну такой, белобрысый. Он мне ее и дал, мы с ним в кафе встречались, числа семнадцатого, случайно, правда, получилось, а потом поехали к нему домой, там продолжили. Утром он мне говорит — возьми, пригодится для пьесы. Я ж ему все выболтал, что хочу накропать шедевр, да через знакомых в театр пропихнуть.

Максим кивнул. Информация попадала в его голову и сваливалась в одну кучу, безо всякой системы. Пиво не располагало к напряженной умственной работе. К тому же писатель не думал, что это ему особенно нужно. «Интересная вещица» Кочнева немного его разочаровала, хотя в целом интерес был.

Неприятное чувство не проходило. Максим всячески сторонился того, что имеет отношение к смерти в реальной жизни. Книги, фантазии — другое дело.

По-настоящему это все просто омерзительно.

— А к нему попала тетрадь случайно. Он поссорился и разошелся со своей девушкой, а она забыла вот эту штуку… Уехала к себе домой в Нижний Тагил.

— А к ней как попала?

— Я так думаю, что девушка Елисеева знала самоубийцу, Ксению эту.

Дружили, наверное.

— Ясно… Сколько Авеличевой было лет, когда она удавилась?

— Лет?.. — Дмитрий принялся листать дневник. — Насколько я хоть что-то понимаю, на момент смерти ей было… двадцать два года. И чего не жилось, да, молодая девка, красивая, наверно?

Максим покривился — реакция была непроизвольная. Стиль приятельских речей отдавал сенсациями из желтых газеток. Почему-то Снегову так показалось. История, как говорил ему его писательский опыт, не стоит и выеденного яйца.

Кочнев поднял брови.

— Ты чего?

— Так.

— Будешь дальше слушать?

— А есть что?

Максим встал и взял с серванта пачку сигарет, принес пепельницу, предложил приятелю закурить. Он хотел, чтобы Кочнев прекратил заниматься ерундой. Но не мог и рта раскрыть.

— Не особенно, — сказал Дмитрий. — Я хотел, чтобы ты помог мне с пьесой… Нет, не писать. Когда закончу, то посмотри и скажи, что там и как.

Я в построении мало что понимаю — сколько ролей учил, но ведь там на другое смотришь. Сможешь?

Максим прокашлялся и задымил сигаретой. Кочнев последовал его примеру.

— Пожалуй. Сколько там тебе еще писать?

— Много. А с этой бессонницей не знаю, как быть. Не могу сосредоточиться. Сажусь писать, открываю дневник, просматриваю… Взгляд уходит, потом темнеет перед глазами. Вчера думал, что в обморок упаду.