Кирилл Кудряшов - Круги на воде

Дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом в ТОМ мире, в ЭТОМ была усыпана асфальтовой пылью, плотно слежавшейся на мертвой земле. И чем ближе к грани миров, тем прочнее становилась эта пыль, тем крепче ее частицы цеплялись друг за друга… Я не видел растительности по бокам дороги, но предполагал, что увижу лишь гниющую траву и ободранные веточки кустарников.

Я включил кондиционер, надеясь прогнать из машины холод, но он не уходил. Он прятался под одеждой, заползал в обувь, касался своими холодными пальцами самой души…

— Мы присутствуем при рождении мира! — сказал я, — Мы за гранью жизни. Там, где жизни еще нет! Интересно… Так ли рождались ВСЕ миры?

Может быть и тот мир, который я привык считать родным, точно также выбрался из холодной черноты? Может быть и его кто-то придумал, создавая плацдарм для отпуска? А может быть в 1939-м некий Адольф Шикльгрубер, более известный под другой фамилией, создал мой мир просто для того, чтобы потренироваться в искусстве ведения войн? И поэтому он создал страну, в которой все поклонялись ему, и весь остальной мир, дрожавший при упоминании его имени? Может быть для него это тоже было отпуском?

Что толку гадать… Я никогда не узнаю правды. Может быть мой мир был единственным настоящим, самым первым и единственным, откуда открывались дороги в зеркала. А может быть я был единственным, кто умел проходить сквозь посеребренное стекло? Но, кто знает, может быть мой родной мир тоже был декорацией для чьего-то отпуска…

— Поехали отсюда… — умоляюще попросила Саша, — Пожалуйста, поехали! Я не хочу больше знать, откуда появился мой мир… Хочу обратно в наш с тобой дом, хочу сидеть возле печки обнявшись, и говорить о фильмах. Которые мы с тобой видели, о книгах, которые читали. Обо всем, о чем угодно, только не об этой темноте… Здесь страшно, Артем!

— Здесь нет ничего страшного, — ответил я, и рывком открыл дверцу, — Здесь вообще нет ничего. Все они, все, что есть здесь — всего этого еще нет! Мы с тобой находимся в царстве смерти, и все в нем мертво.

Саша попыталась меня удержать, но я вырвался из ее рук и вышел из машины. Асфальтовая пыль дрогнула под моими ногами, но не расползлась, не позволила мне провалиться. Холод крепко держал мое сердце, и я почему-то точно знал, что холода длинные и тонкие пальцы. Как у уродов…

— Здесь нечего бояться! — повторил я, скорее, самому себе… — Все здесь еще мертво…

Колеса машины дрогнули и джип медленно пополз назад, к светящейся грани миров. И сама грань надвигалась на меня, выпуская на волю новые сантиметры пространства, новые сантиметры жизни…

Живой мир отторгал смерть, отодвигая прочь грань смерти, отвоевывая у нее новые кусочки жизни. Мертвый мир отторгал жизнь, то есть нас — гостей из иного мира, медленно выдворяя прочь. Это давление чувствовал и я — какая-то сила настойчиво подталкивала меня к пределу… Впрочем, и я не горел желанием здесь оставаться. Я видел все, что хотел увидеть, и понял все, что мог понять.

Но раньше, чем я сел обратно в машину, две длинные руки крепко схватили меня за плечи, а перед моим носом предстало обезображенное лицо урода.

— Я знаю тебя… — прохрипело существо, и я увидел, как в его рту копошатся маленькие белые черви, присосавшись к кровоточащим деснам.

Я в испуге отпрянул назад, но урод крепко держал меня за плечи, вцепившись в куртку своими тонкими пальцами будто стальными крючьями. Больше всего в этот момент я испугался, что остальные уроды — сотни окружавших меня омерзительных существ, тоже бросятся на меня, но они продолжали идти. Идти, будто конвейерная лента! Они лишь поворачивали головы в мою сторону и бессвязно бормотали что-то…

Я вскинул руки, стараясь освободиться, и руки удерживавшего меня существа выпустили мою куртку, отброшенные прочь. Я изготовился ударить, точно также, как я ударил того ребенка-урода на шоссе, страшным ударом в солнечное сплетение — если не убить, то хоть отшвырнуть эту мерзость прочь от себя… Но не ударил!

— Я знаю тебя… — сказал урод, и я понял, что тоже знаю его…

Нет, ее!

На меня смотрела изуродованная до неузнаваемости Тамара. Я даже сам не могу понять, как в этом жутком существе, в этом обтянутой гниющей кожей черепе, я сумел узнать свою жену! Ее стройная фигура теперь, в этом обличии, напоминала фигуру умирающего от истощения дистрофика. Ее голубые глаза прекратились в красные глазищи. Тамарина улыбка стала оскалом мертвеца с языком, вывалившемся изо рта, а ее волосы — подобием мокрой половой тряпки.