Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

— Постой… — медленно произнес Джим.

В ту же секунду они сорвались с места, крича:

— Не порви его! Осторожно!

Бумага билась в их руках словно барабан.

«ОТКРЫТИЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО ОКТЯБРЯ!»

Губы их шевелились, выговаривая буквы, набранные шрифтом рококо.

— Кугер и Мрак…

— Луна-Парк!

— Двадцать четвертого октября! Это завтра!

— Исключено, — сказал Вилл. — После Дня Труда закрываются все луна-парки…

— Дудки! Тысяча чудес! Смотри! «МЕФИСТОФЕЛЬ, ГЛОТАТЕЛЬ ЛАВЫ»! «МИСТЕР ЭЛЕКТРИКО»! «ЧУДОВИЩНЫЙ МОНГОЛЬФЬЕР»!

— Воздушный шар, — заметил Вилл. — Монгольфьер — это воздушный шар.

— «МАДЕМУАЗЕЛЬ ТАРО»! — продолжал читать Джим. — «ВИСЕЛЬНИК», «ДЬЯВОЛЬСКАЯ ГИЛЬОТИНА»! «ЧЕЛОВЕК С КАРТИНКАМИ»! Ух ты!

— Какой-нибудь старый чувак с татуировкой.

— А вот и нет. — Джим жарко дышал на бумагу. — Он с картинками . Особый номер. Спешите видеть! Весь расписан чудовищами! Зверинец! — Глаза Джима перескакивали с одной строки на другую. — «СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ! СКЕЛЕТ!» Правда здорово, Вилл? Не «Человек-Щепка», нет, а «СКЕЛЕТ! СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ! ВЕДЬМА ПЫЛЮГА!» Что такое «Ведьма Пылюга», Вилл?

— Старая, грязная цыганка…

— Нетушки. — Джим прищурился, давая волю воображению. — Это Цыганка, которая родилась из Пыли, выросла в Пыли и когда-нибудь вновь рассыплется горсткой праха. Вот еще: «ЕГИПЕТСКИЙ ЗЕРКАЛЬНЫЙ ЛАБИРИНТ! СМОТРИТЕ СЕБЯ ТЫСЯЧЕКРАТНО ПОВТОРЕННЫМ! ХРАМ ИСКУШЕНИЙ СВЯТОГО АНТОНИЯ»!

— «САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ…» — прочитал Вилл.

— «…ЖЕНЩИНА В МИРЕ», — закончил Джим.

Они уставились друг на друга.

— Разве в аттракционы Луна-Парка входит «Самая прекрасная женщина в мире», Вилл?

— Ты когда-нибудь видел в луна-парках женщин, Джим?

— Видел кикимор. Но как же эта афиша утверждает…

— Ладно, кончай!

— Ты злишься на меня, Вилл?

— Нет, просто… хватит об этом!

Ветер выхватил афишу из их рук.

Она взлетела над деревьями и скрылась, исполнив залихватское коленце.

— Все равно неправда это, — выдохнул Вилл. — Не бывает луна-парков так поздно в году. Чертовская ерунда. Кто захочет туда ходить?

— Я. — Джим спокойно стоял, окутанный мраком.

«Я», — подумал Вилл, и глаза его видели блеск гильотины, гармошки света среди египетских зеркал, сернокожего дьявола, потягивающего лаву, словно крепкий чай.

— Эта музыка… — пробормотал Джим. — Каллиопа. Они прибудут сегодня ночью !

— Луна-парки прибывают на восходе.

— Ага, но как насчет давешнего запаха лакрицы и сахарной ваты?

И Вилл подумал о запахах и звуках, которые несла из-за темнеющих домов воздушная струя, о мистере Тетли, который стоял, прислушиваясь, рядом со своим деревянным другом-индейцем, о мистере Кросетти со слезинкой на щеке, о шесте над входом в парикмахерскую, чей красный язык скользил по кругу, выходя из ниоткуда и уходя в бесконечность.

Зубы Вилла выбили дробь.

— Пошли домой.

— Мы уже дома! — удивленно воскликнул Джим.

Потому что, сами того не зная, они уже поравнялись со своими домами и теперь пошли по дорожкам порознь.

Взойдя на крыльцо, Джим наклонился над перилами и тихо окликнул:

— Вилл. Ты не сердишься?

— Очень надо.

— Мы целый месяц не станем ходить по той улице, мимо того дома, мимо Театра. Целый год ! Клянусь.

— Конечно, Джим, конечно.

Они стояли, взявшись за дверные ручки, и Вилл поглядел на крышу Джимова дома, где в обрамлении холодных звезд поблескивал громоотвод.

Будет гроза. Не будет грозы.

Будет ли, нет ли — он был рад, что на крыше у Джима торчит эта роскошная штуковина.

— Спокойной ночи!

— Спокойной!

Две двери хлопнули в одно время.

Вилл отворил дверь и снова закрыл. На этот раз тихо.

— Так-то лучше, — произнес голос его матери.

В раме дверей в гостиную Вилл видел единственный театр, который трогал его сейчас, знакомую сцену, где его отец (уже дома! какой же крюк сделали они с Джимом!) сидел с книгой в руках, читая пустые интервалы. В кресле возле камина мать вязала, что-то мурлыча про себя.

Его тянуло и не тянуло к ним, он видел их близко, видел в удалении. Внезапно они показались ему ужасно маленькими в слишком большой комнате, в слишком большом городе, в непомерно огромном мире. В этой незапертой комнате они были ничем не защищены от всего, что только могло вторгнуться в дом из ночи.

«Включая меня, — подумал Вилл. — Включая меня».

И он вдруг полюбил их сильнее маленькими, чем любил, когда они представлялись ему большими.