Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

— Не бери в голову, — сказал Вилл. — Я выбираю «Таинственный остров».

— Что это вы там, — нахмурился Джим, — толкуете о белых и черных шляпах?

— Да так, — отец подал Виллу Жюля Верна, — просто мне давным-давно понадобилось решить, какой цвет я предпочел бы сам.

— Ну, — сказал Джим, — и какой же вы предпочли?

Старик посмотрел на него удивленно. Потом неловко усмехнулся.

— Нелегкий вопрос, Джим, ты заставил меня призадуматься. Вилл, скажи маме, что я буду скоро. А теперь брысь — оба. Мисс Уотрисс! — негромко обратился он к библиотекарше у конторки. — К вам динозавры и таинственные острова!

Дверь захлопнулась.

В океане небес струились яркие звезды.

— Черт. — Джим посмотрел на север, посмотрел на юг, втягивая носом воздух. — Где же она, гроза? Которую обещал этот чертов продавец. Мне не терпится увидеть, как молния с визгом пронзит мои водосточные трубы!

Вилл стоял, ощущая, как ветер треплет его одежду, гладит кожу, перебирает волосы. Потом тихо сказал:

— Будет тебе гроза. Будет под утро.

— Кто сказал?

— Мурашки. На руках у меня, от самого плеча. Они сказали.

— Здорово!

Ветер понес Джима вдаль.

Бумажный змей по имени Вилл вихрем помчался следом.

Провожая взглядом удаляющихся мальчиков, Чарлз Хэлоуэй подавил внезапное желание сорваться с места и бежать вместе с ними, стать членом стаи. Он знал, что делает с ними ветер, куда увлекает их — во все эти потайные места, которые потом никогда уже не будут потайными. Где-то в душе его скорбно колыхнулась какая-то тень. Этот ветер звал бежать заодно, заглушая боль от печали.

«Вот ведь как! — подумал он. — Вилл бежит потому, что ему просто нравится бегать. Джим бежит потому, что его манит некая цель».

И тем не менее, как ни странно, они бегут вместе .

«Где ответ? — спрашивал он себя, переходя из одного помещения в другое, выключая свет, выключая свет, выключая свет. — Где-то в завитках на кончиках наших пальцев? Почему одни люди — сплошное стрекотанье кузнечиков с трепещущими усиками, один большой нервный узел, по-разному завязывающий себя? Всю жизнь, от самой колыбели, они бросают уголь в топку, обливаются потом, сверкают глазами. Тощие и голодные приятели кесаря. Порождения мрака — их пища».

Это Джим, весь крапива и колючая ежевика.

А Вилл? Вилл, скажем так, — последняя груша лета на самой верхней ветке. Бывает, глядишь на проходящих мимо мальчуганов, и на твои глаза навертываются слезы. Они чувствуют себя хорошо, выглядят хорошо, ведут себя хорошо. Они не замыслили писать с моста или стибрить точилку в мелочной лавке. Не в этом дело. А в том, что, глядя на них, ты точно знаешь, как сложится вся их жизнь: сплошные удары, ссадины, порезы, синяки — и непроходящее удивление: за что, почему? За что именно им такая напасть?

Иное дело Джим — он знает, что происходит, наперед знает, наблюдает начало, наблюдает конец, зализывает раны, которые ожидал, и не спрашивает — за что. Он знает. Всегда знает. Кто-то до него уже знал, в незапамятные времена, кто-то, державший волков за домашних животных и вечерами беседовавший со львами. Нет-нет, ум его здесь ни при чем. Это его тело знает. И пока Вилл лепит пластырь на свежую ссадину, Джим качается всем корпусом, ныряет, отскакивает в сторону, уходя от неотвратимого нокаута.

Вот они бегут: Джим помедленнее, чтобы не отрываться от Вилла, Вилл побыстрее, чтобы не отстать от Джима; Джим разбивает два окна в заброшенном доме, потому что рядом с ним Вилл, Вилл нехотя разбивает одно, потому что Джим глядит на него. Господи, как тут не вспомнить про глину в чьих-то руках. Вот она, дружба: каждый изображает горшечника, пытаясь по-своему формовать другого.

«Джим, Вилл, — говорил он себе. — Чужане. Бегите. Я догоню, когда-нибудь…»

Библиотечная дверь распахнулась, захлопнулась.

Пять минут спустя он завернул в бар на углу, чтобы выпить единственный свой вечерний стаканчик, и услышал голос одного посетителя:

— …В одной книге написано: когда был изобретен спирт, итальянцы решили — это то самое, чего они доискивались столетиями. Эликсир жизни! Ты знал об этом?

— Нет. — Бармен даже не обернулся.

— Точно, — говорил посетитель его спине. — Получили вино перегонкой. Девятый, то ли десятый век. С виду — будто вода. Но вода эта жгла. И не просто жгла во рту и животе, а горела сама. И решили они, что смешали огонь и воду. Огненная вода. Эликсир вита, ей-богу. А что, может, они не так уж и заблуждались, когда посчитали эту жидкость чудодейственным средством, исцеляющим все недуги. Выпьем?!