Райдо Витич - Флора и фауна

Бройслав окончательно разозлился: еще одно продажное тело, способное стерпеть что угодно, только заплати! Как же ему надоело то, что сейчас называется любовью!

Он впился губами в плечо девушки, не сдерживая себя, вымещая на ее теле свою ненависть, и точно знал, она не оттолкнет, ведь что бы он ни захотел и ни сделал — имеет право. Потому что заплатил!

Взял в аренду, как помещение или мебель.

И ни гордости, ни уважения к себе, ни желания воспротивиться, возмутиться у этой мебели нет.

Что ж, ты сама согласилась. Сама продалась. Пеняй на себя, отрабатывая.

Утром, когда окончательно раздавленная и обессиленная девушка заснула, Бройслав зашел в комнату к Гарику и бросил:

— Убери шлюху из спальни, заплати ей десять тысяч и пробей генерал-майора Чигинцева. Это куратор Макрухина.

— Знаю.

— Откуда? — прищурился.

— Тот человечек, что нам нужен, человек Макрухина и он бы не сдал его не надави на него сверху.

— Ясно, — улыбнулся Бройслав. — Тогда пошли завтракать… Кстати, шлюшку пригласи на завтра, опять на семь.

Глава 10

Валя появилась на службе в двенадцать и с таким постным лицом и замороженным видом, что Макрухин даже спрашивать ничего не стал. Оценил ее монашеский наряд: кофту под горло и юбку до лодыжек и сухо бросил:

— Покувыркалась, дура… Кофе принеси!

Та всхлипнула и, кивнув, быстро сообразила начальнику напиток.

И перекрестилась, что избежала вопросов. Чтобы она ответила? Что Бройслав любит болтать во время секса? А кому нужна такая информация?

То, что Энеску пригласил ее на завтра вновь, она тем более говорить Макрухину не хотела, потому что сама не знала, пойдет или нет. Если нет — смысл ему докладывать? А если да, то все равно она ничего не узнает. Толк болтать?

День прошел бесплодно, лишь к вечеру в дверь позвонила Галя и пригласила меня на пирог с яблоками. Я засмущалась и была чуть не силой перемещена в соседскую квартиру.

На кухне уже был накрыт стол и за ним сидел Леонид.

— Здравствуйте, — кивнула ему и чинно уселась напротив.

— Добрый вечер.

Взгляд почти без интереса мазнул по моему лицу, чуть задержался на стопе, изучая выглядывающий из открытых домашних туфель рисунок на ногтях, и ушел в сторону.

— Вы уже познакомились? — спросила Галя, разливая чай.

— Да, вчера.

— Торт вы зря, Зоя, покупали.

— Что вы. Конечно, я понимаю, по сравнению с вашей выпечкой любое кулинарное чудо просто набор продуктов. Но мне хотелось хоть чем-то отплатить вам за доброту. Не люблю быть должной, к тому же я намучилась за те сутки настолько, что вы представить себе не можете. И кругом столько злости, непонимания, что ни спроси — грубость в ответ. А вы настолько доброжелательно приняли меня, я не могла не отблагодарить вас.

— Спасибо, но не стоило тратиться. И беспокоиться не о чем — вы ничего не должны. Будь я на вашем месте, вы бы пожалели для меня чашку чая и кусочек хлеба?

— Нет.

— Вот видите.

— Галя сказала, вы приезжая. Откуда, если не секрет?

— Из Балашихи. Бывали?

— Не довелось.

Женщина разрезала душистый пирог и по кусочку положила на тарелки. Я с минуту разглядывала выпечку, чувствуя себя первоклассницей. Меня словно окунули в тот год, в то время, когда печаль и беда еще не разъели атмосферу тепла и уюта в нашем доме. На какое-то мгновение мне показалось, что все вернулось: я дома, рядом мама и папа, и я, зная, что нас всех ждет, еще могу что-то исправить. Только как?

Я подняла взгляд и заметила, как переглянувшись, Леонид и Галя, тепло улыбнулись друг другу, почти так же, как мама улыбалась отцу, а тот ей.

Намек, знак? Я будто меж матерью и отцом вбиваю клин, становясь причиной их развода, хотя и не была им. Но если подумать — такая же, как я много лет назад была на моем теперешнем месте и точно так же терпеливо и намеренно окручивала отца…

Я лезу в жизнь Леонида и Гали, в отношения, что без слов и объяснений ясны и понятны и на зависть удивительны. Если любовь такая, я бы поклонилась ей без всякой желчи, но червячок сомнения все же ел меня. В моих руках оказались жизнь и счастье двух человек, не в первый раз, но возможно в последний, и впервые я не имела желания влезать меж ними, давить и ломать их отношения, хоть и должна, хоть и выбора не было. Ведь моя жизнь тоже была в чьей-то безжалостной руке, и все это была моя жизнь, а я никому не позволяла решать за себя жить мне или умирать, говорить или молчать. В той среде, где я жила, ни один не имел морального права судить меня и потому не мог решать.