Райдо Витич - Флора и фауна

Может, мне испугаться?

Но как раз этого я не умею. Страх с рождения слишком сильно преследовал меня, возникая по поводу и без, и в один момент надоел. Я вдруг поняла, что благодаря ему бегу от себя и от жизни, уворачиваюсь от трудностей и живу, как мышка с норке, боясь лишний раз выглянуть на свет, пригласить в свою норку хоть того же хомячка. Страх формировал привычки, диктовал мне свои условия существования, управлял мной, словно отдельная сущность, причем более умная, тонкая в своих кознях. И я решила взбунтоваться и выгнать его, позаимствовав его коварство для собственных нужд, а не против.

Для начала четко поняла, что он мне не нужен и аргументировала — почему. С ним я была уязвима и ранима, обидчива, недоверчива, испуганна и замкнута. Я жила в полной, абсолютно счастливой семье, но все время боялась, что что-нибудь произойдет, и моя семья распадется или, того хуже, родители умрут. Я хвостиком ходила за мамой, боясь, что она исчезнет, стоит мне выпустить ее подол из рук. Я все время влезала меж матерью и отцом, шли ли мы гулять или ложились спать, только так чувствуя себя спокойной и уверенной. Слева мама, справа папа, оба живы, здоровы, рядом со мной — вот он предел счастья.

Я слишком любила их и слишком боялась потерять, чтобы этого не произошло.

Отец ушел от нас. Это было больно, это было страшно, это было обидно.

Мама переживала очень сильно, она перестала замечать меня, все чаще срывалась и глупела на глазах, устраивая то мне, то отцу сцены, принялась шантажировать мной, словно вещью, а отец в ответ принялся настраивать меня против нее. Глядя на все это, я поняла, что главная беда не в том, что нам плохо, а в том, что мы сами виноваты в своих неприятностях. Мы доверяли отцу и любили его, мы сами позволили доставить нам боль, привязавшись к нему. И поняла, что нельзя никому верить, если даже родной человек способен предать, и нельзя никого любить, если это не ценится даже в близком круге, а используется, как оружие против тебя, а счастье, к которому все стремятся — миф, миг, замок на песке. Тогда же я поняла, что люди — звери, живущие на инстинктах, и способны, как крысы, есть своих детенышей, спариваться с первой попавшейся самкой, жить, удовлетворяя лишь свои сиюминутные нужды. Именно свои, потому что на соседние, чужие — им плевать. В этой жизни каждый за себя и каждый для себя.

Что и говорить, осознание было болезненным и слишком ранним — мне не было и десяти лет. И все-таки, возможно, именно потому я успела измениться и избавиться от страха, став непробиваемой для любых чужеродных эмоций, желаний. Чувство самосохранения постепенно отключилось напрочь, как только я поняла, что бросить меня не могут, если я этого не позволю. И не позволяла — не привязываясь и не допуская к себе, научилась лгать и смеяться, скрывая боль, кусать первой, не дожидаясь, пока укусят тебя. Не просить, не требовать, а брать, не навязываться, а обязывать, не привязываться, а привязывать. Сердце черствело, покрываясь твердой коркой презрения к зверюшкам, душа убеждалась в правильности избранного пути.

Я стала такой, какой стала, и ничуть о том не жалела, как не собиралась меняться.

Любовь, долг, морально-этические законы, вера в дутые идеалы, порядочность — все это для питомцев зоопарка, а я служащая. Конечно, я не решаю, кому дать морковку иллюзий, кому прописать охлаждающий душ, кому выдать премиальные из филе приглянувшегося соседа, но я готовлю этого соседа. Я настраиваю брансбойт, от меня зависит, насколько он будет холодным, насколько струя будет сильной и болезненной.

Трудно ли так жить? Я не задумывалась, потому что видела — к такой жизни стремятся все, но не каждому дано того достичь. Меня угнетало другое — одиночество. Да, мы все по сути одиночки, но некоторым в жизни посчастливилось найти свою стаю и жить в ней. Им я искренне завидовала и далеко не белой завистью.

Стая, в которую меня привел Ка-а, была мне чужой, как и я, осталась ей приемным детенышем, годным к употреблению, но не пониманию. Я не имела ни друзей, ни подруг. Еще в школьные годы, вдоволь насмотревшись, как подруги ссорятся из-за пустяков и мирятся, потому что больше дружить не с кем, используют друг друга для достижения какой-то маленькой цели, например, получить пять по алгебре. Или, наоборот, очень высокой — поступить в институт, в котором декан — отец подруги. Как обижают друг друга, вымещая плохое настроение или скверность характера, улыбаются в лицо, а сами держат нож за спиной. Как лезут в душу, чтоб натоптать в ней побольше, как соперничают меж собой из-за мальчиков или престижных прибамбасов, хвастаются тряпками и болтают без умолку о всяком вздоре. Когда одной из них нужен дельный совет — я поняла, что лучше остаться одной и завести кучу знакомых, необременительных, но полезных, и играть с ними в дружбу, чем действительно дружить. Во всяком случае, так будет честнее — истинной и бескорыстной дружбы я не встречала, а все, что называли этим словом, и близко к определению не подходило. Нужда и выгода — вот что стояло за ним, и неважно, нуждаются в тебе или нуждаешься ты, фальшивая маска остается фальшивой маской, даже если тебе ее раскрасит самый известный художник и усеет бриллиантовым узором самый искусный ювелир.