Мария Галина: Сержант Ее Величества

— Дайте мне ваш блокнот! — потребовал Дойл.

— Что…

— Блокнот, черт побери!

— Вы хотите записывать? — удивленно спросил Мортимер, — в такую минуту?

Выхватив у него блокнот, Дойл равномерно махал им перед лицом умирающего, отгоняя мух.

— Что смерти нет, — пробормотал Джон Перкинс.

— Я… простите, — сказал Мортимер.

— Скажите им, доктор, скажите, что… дух вечен. — Запавшие веки дрогнули и сомкнулись навсегда.

— Вот, — устало сказал Дойл, — возьмите. Мортимер дрожащими пальцами заталкивал блокнот в планшетку.

— Не думаю, что цензура позволит мне опубликовать все это.

За стеной барака раздался долгий раскат грома, и где-то далеко ему ответили орудия.

— Они пошли на приступ, — сказал доктор Дойл, — быть может, они все же возьмут эту чертову водокачку.

21 апреля 1901 года, Принстаун, Англия

— Спасибо, что вытащили меня сюда, доктор Дойл, — сказал Мортимер, — колоритное место. Весьма.

Под низким летним небом болота Дартмура казались безобидными; на кочках верещали кузнечики, меж сухих пучков травы сновали камышовки. Разогретая трава пахла, скорее, приятно. Лишь иногда под поверхностью, затянутой обманчивой зеленью, вспухали и лопались вонючие черные пузыри.

— Иногда мне кажется, — Дойл ощупывал тростью на вид безобидную кочку, — есть такие места… словно бы некие ворота. И здесь — одно из них. Все эти местные истории о Черной Собаке… Я, кстати, думаю, написать роман. О проклятии рода, страшной тайне и огромной собаке. И объяснение, заметьте, должно быть самым что ни на есть естественным. В детективе обращаться к сверхъестественному — дурной тон.

— Рад слышать, — кисло сказал Мортимер, — кстати, в Суррее тоже рассказывают о большом черном животном с горящими глазами. Только они называют его «суррейской пумой», знаете?

— А! — голос Дойла оживился, — вы все-таки были в Суррее?

Мортимер молча пожал плечами.

— Я так и думал. Вам не чужда тяга к неизведанному. Ну, и?

— Передал его вещи. Рассказал, что был при последних минутах.

Он помолчал.

— Маленький домик, очень бедный. Очень чистый. В центре комнаты половицы истерты меньше, чем у порога. Таким, знаете, квадратом.

— Там лежал ковер, — сказал Дойл уверенно. — Вероятно, афганский. Он ведь участвовал и в афганской кампании, сержант Перкинс.

— Да, и ковер продали. Они бедствуют, доктор. Брошенные на произвол судьбы — ведь война с бурами сейчас непопулярна…

— Я пишу книгу, которая должна переломить общественное мнение. Продолжайте.

— Ну, я дал им денег. Она отказывалась, но дети… Милая маленькая женщина, очень усталая. Нанимается прачкой в соседнее поместье. Красные распухшие руки… Когда я отдал ей его трубку и кисет, она улыбалась.

— Вот как?

— Я сказал, что он помнил о них до последнего мига. Она спокойно сказала: «Я знаю. Он был тут, мистер Мемпес» — вот что она сказала. Сказала, что проснулась словно бы от чьего-то присутствия. И увидела Джона. Он сидел у кроватки малыша и смотрел на него. Тот как раз выздоравливал после ветрянки, потому спал крепко и даже не проснулся.

Он выразительно посмотрел на Дойла.

— Я так и знал, — кивнул тот.

— Он повернул к ней голову, улыбнулся, — продолжал Мортимер, — и выглядел совершенно как всегда. Это странно, да, доктор? Ведь когда мы его видели, он выглядел вовсе не так: он выглядел чертовски плохо.

— Астральное тело далеко не всегда уподобляется физическому.

— Да-да, я тоже читал этого чудака Крукса.

— Он не чудак, — твердо сказал Дойл. — Он ученый. Ученый-естественник.

— Да. Так вот, она хотела броситься к нему и обнять, она решила, что он просто вернулся домой, вы понимаете. Но не могла встать с постели. Она говорит, что словно окаменела, и, пока она пыталась пошевелиться, он приложил палец к губам и скользнул за дверь. «Как тень», — говорит она. Тут ее отпустило, она накинула платок и выбежала, но там никого не было. Я вам не верил, доктор Дойл. Но это…

— Это все время существует рядом с нами. — Из-под крепких башмаков Дойла во все стороны порскали кузнечики. — Мы просто не хотим этого видеть.

— Доктор, — нерешительно произнес Мортимер, — я знаю, вы… порвали со своими католическими родственниками. И повсюду говорили, что религия… ну, приносит одни лишь раздоры. Однако вера содержит в себе опыт веков, а здесь… стоит ли, отказавшись от одной религии, создавать другую?

На горизонте в колеблющемся мареве сверкнула вспышка. Гелиограф, подумал он машинально, потом, услышав глухой удар, решил; нет — все-таки гроза. Или нет… неужели?