Дэвид Веллингтон - Тринадцать пуль

— Кто велел? Эфраин Райс?

— Да, он! Он велел схватить вас, вашу подружку-tortillera, [20] Лесбиянка (исп.). ваших собак, кого угодно, кто будет тут. Он даже сказал как, через hechizo.

Лора схватила его за большой палец и поинтересовалась, что это за hechizo такое.

— Это заклинание, волшебное заклинание! Эй, леди, я рассказал вам все, что вы хотели, будьте милосердны, а?

— Ты ее загипнотизировал? Ты загипнотизировал Диану, да?

Немертвый затрясся снова, но с каждой минутой он становился все слабее. Крови в нем не было, но боль, казалось, отнимает у него последние силы.

— Да, но оно работает только тогда, когда спишь и видишь сны.

— Почему к нам? Почему он послал вас в этот дом?

— Он нам этого не сказал. Он не посвящает нас в свои грандиозные планы. Он просто сказал «vamos», [21] Иди (исп.). и я пошел. Хватит, леди, хватит. Я сказал все, что знал.

За стенами дома взвыла сирена. Кэкстон услышала, как захлопали двери и в дом вбежали люди.

— Хорошо, — сказала она.

Потом взяла пистолет и треснула им немертвого по затылку. Он тотчас же прекратил извиваться. Медленно, преодолевая сопротивление одежды, слипшейся там, где в складках засохла кровь, она поднялась с пола и убрала пистолет в кобуру. Потом дошла до кухни и впустила врача. Диана лежала на полу, свернувшись в клубок, горько плача. Ее кровь была повсюду.

Носилки пронеслись мимо лица Кэкстон менее чем в десяти сантиметрах. Их на большой скорости втолкнули по главному пандусу входа в отделение скорой помощи, но Лоре казалось, будто они проплывали мимо сами собой, долго-долго, сквозь бесконечное пространство. Тело на носилках было всего лишь грудой окровавленного тряпья. Лора даже не видела лица. Но затем тело протянуло к ней руку. Кожа была обожжена и местами отвалилась. Густая свернувшаяся кровь запеклась между пальцами. Лора даже не могла сказать, мужская это или женская рука.

И все-таки она потянулась и дотронулась до нее. Пальцы обвились вокруг ее руки, но потом рука отдернулась, носилки взлетели вверх по пандусу. Кто-то крикнул, чтобы готовили плазму, и Лора зажмурилась и попыталась собраться с мыслями.

Она сидела в приемном покое уже несколько часов в полном бездействии — только бесконечная череда обезображенных тел проносилась мимо. Сидеть в приемной вообще-то не полагалось — тут был зал ожидания для таких, как она, где были телевизоры и куча женских журналов, — но должность копа имеет свои преимущества. Большинство из медперсонала «скорой» и медсестер даже не удостаивали ее взглядом; они решали, что она, наверное, охраняет вход. На деле же это позволяло ей на пару сотен футов быть ближе к Диане. В операционную и послеоперационную палату ее не пустили бы. Приемный покой был самой ближней точкой, куда она могла добраться.

Та рука. Она, казалось, была чем-то из ее снов, но Лора знала, что она настоящая. Она прикоснулась к ней. Лора опустила глаза и увидела кровь на своих пальцах. Ее рука пахла чем-то вроде бензина и прочей дряни, запах, который она слишком хорошо знала. Запах по-настоящему серьезной автокатастрофы. Рука была настоящей, теплой и живой.

Не как у немертвого, которого она пытала и прикончила на полу своей спальни. Не как у вампиров, которые явились, чтобы разрушить ее жизнь.

Кэкстон вздохнула и, скрестив руки, принялась ждать. Она попыталась читать журнал, но мысли шли вразброд. Образы и слова беспрепятственно влетали в ее голову.

Даже не мысли о расследовании, даже не воспоминания о Диане, просто странные крошечные обрывки мыслей. Она подумала, не скиснет ли молоко на кухонном столе. На кухне, должно быть, так же холодно, как на улице, поскольку окно разбито. Кто угодно мог легко забраться в ту дыру, которая была когда-то окном, — нужно позвонить кому-нибудь, пусть проверят дом, по крайней мере, может, забьют дыру фанерой. Если так, то можно попросить их войти внутрь и убрать молоко в холодильник.

Она никак не могла остановить поток мыслей. Но ничего не получалось. Только сон мог вернуть мозги на место, но до сна было еще далеко. Эти банальные, бесконечно ничтожные мысли преследовали свою цель, такую же мучительную, как они сами. Они не давали ей думать о важном, действительно важном. О том, что ее пугало.

О том, что вампиры хотели ее смерти. Так хотели, что прислали своих слуг убить всех в ее доме. Всех. Немертвые перебили бы всех собак, наверное, просто для порядка.

О том, что Аркли отвернулся от нее. Она даже не могла рассчитывать на его помощь в защите от тех темных тварей, которые жаждали отнять ее жизнь. Он с ней покончил, у него были свои планы на нее, но ей не было предназначено стать активной участницей его расследования. Она думала: есть ли разница между теми людьми, которых гипнозом притягивают к разбитому окну… и теми, у кого химия мозга отказывает в один прекрасный день и они вешаются у себя в спальне? У ее матери была хорошая работа и куча денег. У нее была совершенно идеальная дочь, ради которой можно было бы жить, хороший дом, партнеры по бриджу, церковная община, званые обеды. Праздники. Семья. Каникулы. Отдых. Ее самоубийство стало совершеннейшей загадкой для всех, кто знал ее. Это на самом деле была ошибка, это просто должно было быть ошибкой.