Наталья Калинина - У судьбы две руки

Наверное, так и должно было случиться. Наверное, они и должны были встретиться, словно после долгой разлуки, узнать ту нежность, которую они, кажется, словно уже дарили когда-то друг другу, вспомнить забытые клятвы. Наверное, так уже было — молчаливые признания, засвидетельствованные заглянувшей в окно луной и запечатанные горячими поцелуями, жасминовый аромат, пробуждающий смутные воспоминания, соскучившиеся по телам друг друга руки, немые вопросы и ответы во взглядах. Все это будто уже было — в первый и одновременно в тысячный раз.

Алина на этот раз уснула первой, а Герман еще долго лежал без сна, тихонько перебирая пальцами ее волосы и целуя девушку в висок, когда ему казалось, что она видит тревожные сны. Ему уже не хотелось, чтобы она уезжала утром. Хотелось, чтобы осталась с ним. Навсегда.

Сны в ту ночь были неприятные и веющие бедой. Алина вновь увидела Элизабет, но на этот раз видения оказались хаотичными, обрывочными и тревожными.

Она видела, как, будучи Элизабет, бежит по городским улицам, прижимая к груди завернутый в тряпку тяжелый предмет, очертаниями напоминающий книгу. Только это была не книга. Девушка чувствовала через ткань холод металла и рельефную чеканку. Предмет был тяжелым, и она крепко прижимала его к себе из боязни выронить. Элизабет задыхалась от бега и то и дело оглядывалась, словно опасаясь погони. Но беда поджидала впереди в виде перегородивших ей путь городских стражников и священника, который вскинул руку в повелительном жесте. Когда Элизабет оглянулась, увидела, что сзади ей тоже отрезали путь. Она заметалась в ловушке, сжатая с двух сторон каменными стенами домов. В отчаянии стучала в наглухо запертые двери, кричала и молила, но никто ей не открывал. Стражники, подбадриваемые выкриками священника, неторопливо приближались с обеих сторон, зная, что она никуда не сможет деться, и наслаждаясь ее агонией. Когда девушку схватили, она закричала. Но с ее уст сорвались не проклятия и мольбы, а сожаления, адресованные бедному отцу.

Словно со стороны, вне тела Элизабет, Алина увидела другую сцену — погром в знакомой аптеке. Закованные в латы стражники под причитания растрепанного и босого отца рубили и крошили флаконы, прилавки и полки. А за этим со стороны наблюдали не только жители, но и священнослужители. Она это не видела, но поняла, что ее отца затем казнили, выдвинув нелепые обвинения в колдовстве, манипуляциях с ядами и пособничестве в убийстве нерожденного младенца. Горе пополам с негодованием захлестнуло ее: отец никогда не продавал яды и тем более не помогал кому-то освободиться от нежелательного бремени! Но затем Элизабет увидела, как относит приготовленный отцом таинственный сверток в таверну, чтобы встретиться с взволновавшим ее незнакомцем. И поняла, что в свертке находилось снадобье для любовницы Диего, пожелавшей избавиться от плода их греха.

Затем Алина вновь увидела мир глазами Элизабет. Измученная пытками, обессиленная и израненная, она, однако, не позволила себя сломать и так и не призналась в выдвинутых ей обвинениях в сговоре с дьяволом. Когда Элизабет, босую, растрепанную, истерзанную пытками, вели к месту казни, она остановилась перед собравшимися на городской площади горожанами и выкрикнула слова о том, что лишь пыталась спасти город и его жителей! Облегчило ли ей это сердце, отягощенное виной за смерть отца, разбитое предательством любимого и неверием горожан? Немного. Но гораздо больше утешения ей принесли проклятия в адрес того, кто ее предал и кого она любила. Не жить ему долго. Умрет он так же в муках, с ее именем на устах.

Проснулась Алина от аромата кофе и жареных гренок. Германа рядом не оказалось. Она села на диване и потянулась. Несмотря на тревожные сны, девушка была счастлива. Ее тело еще помнило ласки Германа, на коже остался его запах, а губы пылали от его поцелуев.

Услышав шаги, Алина поспешно натянула на себя одеяло и тут же услышала смех.

— После того, что между нами было, ты продолжаешь стесняться?

— А что между нами было? — невинно спросила она.

— Ну как… — задумчиво произнес Герман, присаживаясь на краешек дивана у нее в ногах. — Дай-ка подумать. Твои вопли на Чертовом мосту, которым я был свидетелем, — это раз. Моя позорная ночевка в яме, которой свидетельницей была ты, — два. Поездка автостопом на рассвете на маяк, что уже романтично — три. Побег от крыс по подземным туннелям… Тебе мало? На фоне всего этого ночные шалости — это уже даже не «а что между нами было?», а почти семейные отношения.