Сергей Атеев - Дно разума

Кстати, насчет автоматной очереди. Оружие имелось почти в каждой землянке. Объяснялось это довольно просто. Как раз напротив Карадырки, по ту сторону трамвайной линии, располагалась так называемая скрапная площадка – место, на которое со всей страны свозили горы металлолома. Тут железо разделывали, пакетировали и отправляли на переплавку в мартеновские цеха. В конце войны, да и значительно позже, вплоть до шестидесятых годов, сюда поступала масса оружия, начиная от пистолетов и винтовочных штыков и кончая танками. Вначале оно было собрано на полях сражений, потом отбраковано в результате утилизации армейских арсеналов. Одно время скрапная площадка практически не охранялась, и среди железного хлама «любители» копались часами. Здесь можно было отыскать вполне исправный «наган», «ТТ» с немного сплющенным стволом, «парабеллум» в рабочем состоянии, «ППШ» без приклада и «МР 40», именуемый также «шмайссером», причем с полным боекомплектом. Умельцы собирали из трех неисправных «трехлинеек» одну действующую. Встречались находки и более зловещего свойства. Раз в немецком танке ребятишки отыскали засохшую человеческую руку, причем при часах. Словом, для тех, кто желал вооружиться, особых преград не имелось.

Земляной поселок жил своей, особой, ни на что не похожей жизнью, не подчинялся законам, не платил налогов и изрядно мозолил глаза властям, поскольку был на виду. Однако снос его пока что не планировался, в первую очередь расселению подлежали бараки, в которых проживали трудящиеся массы.

Вот сюда-то и шагал сошедший с трамвая парень лет двадцати пяти, в потрепанных брюках-дудочках, клетчатой ковбойке и разваливавшихся сандалиях. В одной руке молодец нес пиджак, столь же потрепанный, как и брюки, а в другой – небольшой чемоданчик, так называемую «балетку». Был он высок, широкоплеч, имел темные волосы, вовсе не по моде весьма коротко подстриженные, карие глаза и высокие скулы. В его губастом рту поблескивали две желтенькие коронки-«фиксы». Сейчас рот сжимал бумажный мундштук дешевой папироски «Север». Парень мог бы попасть под определение: «интересный молодой человек», если бы не выражение его лица. На нем была написана ленивая скука. Снисходительная, слащавая улыбка и наглый блеск глаз говорили о презрении к окружающей действительности, а излишне короткий волосяной покров намекал на недавнее пребывание в местах не столь отдаленных. Молодца звали Юрием Скоковым, в определенных кругах он был больше известен под кличкой Скок. Неделю назад он вышел из заключения, где «парился» за кражу. Теперь Скок вернулся на родину и шел в землянку, возле которой прошло детство и где до сих пор проживала его мамаша.

Парень поднялся на пригорок и огляделся.

– Все то же, то же, только нет убитых сил, прожитых лет, – демонстрируя знание классики, вслух произнес он. – Ничего как будто не изменилось. Что ж, канаем до хавиры.

Он шел мимо покосившихся стен, мимо хлипких заборчиков, мимо гревшихся на скамейках дряхлых старцев, мимо необъятных размеров баб в кое-как застегнутых, ветхих халатах, стиравших в оцинкованных корытах старенькое бельецо, и с его лица не сходила все та же презрительно-снисходительная улыбка. На него тоже посматривали с равнодушным любопытством. Иные узнавали, кивали головами, но никто не бросился ему навстречу, не потряс радостно руку и уж тем более не обнял. И дело было даже не в том, что столь горячее проявление чувств здесь просто не было принято. Местная публика вовсе не интересовала Юрия Скокова, а он не интересовал ее. Идешь своей дорогой, ну и шагай дальше.

Наконец молодец достиг цели, к которой шел. Землянка, где проживала его мамаша, ничем не отличалась от прочих. Разве что на задах ее виднелась голубятня, ныне совсем обветшавшая. Скок, не стучась, толкнул низенькую дверь и, согнувшись в три погибели, пролез в землянку. Пыльное оконце пропускало, однако, достаточно света, чтобы можно было разобрать, что все оставалось таким же, как и три года назад, когда он появлялся здесь в последний раз. Земляной пол, прикрытый домоткаными половиками, стол с изрезанной за многие годы пользования столешницей, небольшой навесной шкафчик для посуды… Основную же площадь землянки, помимо печи, занимала кровать, на которой в эту минуту возлежала мамаша. Похоже, она была нетрезва, поскольку в землянке стоял густой дух водочного перегара, а на столе возвышалась на две трети опустошенная бутылка, валялись обкусанная краюха хлеба и перья зеленого лука, а также стояла алюминиевая миска с остатками кислой капусты и жареной картошки.