Александра Лосева: ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Очень интересно искать то, что даже представить себе не можешь. Может, я уже три раза заходил в эту растреклятую 218-ю и видел Черную Свадьбу, но только не понял, что это. Может, это бутылка какая-то особенная. Даже видение змей, сплетающихся в узел, отступило – я был поглощен стихией поиска.

– Наехал на Черную Башню Роланд, – визгливый голосок радиоточки.

– …который мне и говорит…

– …и мы в сотый раз скажем «нет» агрессивной политике Альянса, направленной против мирных жителей, трудящихся во имя…

– …трех стаканов муки вполне достаточно. Потом необходимо долить стакан сливками…

– …и водой с вороньего крыла, после чего горшок следует закопать в полнолуние на перекрестке, обратив лицо к западу. Если после этого три ночи подряд приходить на этот перекресток и обращать молитвы к ночной всаднице, то она…

– …непременно приедет, и мы отметим еще один юбилей нашего завода.

Похоже, здешние радиоточки говорили взахлеб, перебивая друг друга. Я не стал к ним прислушиваться. Это абсолютно бесполезно.

218 комната отыскалась сама собой. Я шел, лениво и безучастно глядя по сторонам, а потом коридор вывел меня к ней. Зеленая дверь из фанерного блина, тонкая и дребезжащая. Посреди комнаты – массивный хромой стол, весь исцарапанный и местами прожженный, куча ящиков и коробок в углу, а под ними – гора тряпок; железная кровать в другом углу. Радиоточки на стене не было. Хоть это радует.

Ничего необычного. Таких комнат сотни и сотни. А я ожидал хоть какой-нибудь каверзы – надписи на стене, забытой безделушки – ну хоть какой-нибудь необычной штуки. Ничего. Я еще раз прошел по комнате, пошатал стол, отчего тот заскрипел, сел на кровать и слегка на ней попрыгал – тоже ничего. Порылся носком ботинка в куче хлама – оттуда выкатилась безногая и безрукая кукла с удивительно глупым выражением лица, кроме того, там отыскались грязные бинты в желтых подтеках, стоптанный спортивный туфель и поломанная бадминтонная ракетка.

Из окна был виден уголок двора, тот, где свалены огромные трубы. Через Стену перехлестывали хлопья тумана. Я обошел комнату еще раз, потом присел на краешек стола и стал ждать. Может быть, это произойдет не сейчас, может, через несколько часов. Положил топор рядом и стал смотреть в стену. Удивительно успокаивает.

Кажется, я прогрессивно глупею. Дом отобрал у меня большинство мыслей и желаний, а те, что остались, не отличаются особым разнообразием, скорее, какой-то изобретательностью сумасшедшего. Я с удивительным упорством могу взламывать замки или выдумывать хитроумные блоки для подъема ящиков с консервами из затопленной секции подвала, но стоит мне задуматься хоть о чем-то важном (я даже не знаю, почему разные вещи вдруг становятся для меня ужасно важными), как мысли превращаются в рой мух, чудом доживших до ноября. Они тупо, упорно и слабо бьются в оконное стекло, пытаясь выбраться в неведомую даль, толком не зная, что их там ожидает, но раз за разом стучатся лбом в невидимую стену. Так они постепенно слабеют и падают на пол.

Например, недавно я битый час лежал и вспоминал, зачем мне нужно выбраться наружу, и никак не мог понять. Просто назойливо гудела мысль – мне нужно выбраться наружу – и больше ничего. Мне стало страшно, потому что Дом посягнул на последнюю часть меня, которую еще не отобрал, – на мои мысли и желания. Пусть я не помню, кто я и почему я здесь, но пока я осознаю себя, пока могу хотеть чего-то, кроме еды, я все еще человек. Пока я помню, из-за чего я его ненавижу, он меня не победил. Поэтому память облетает с меня, уходит, утекает, остается лишь несколько островков, соломинок, за которые я хватаюсь изо всех сил.

Я помню боль, которую причинил мне Дом. Помню страх, без которого нельзя представить себе ни одного дня в Доме, помню унижение, отчаяние, безнадежность – в общем, почти все, из чего теперь состоит моя жизнь. А желания? Их осталось всего несколько: не умереть с голоду, не погибнуть по глупой случайности, отомстить Дому и, самое главное, выбраться отсюда. Еще – вспомнить. А может, вспомнить и выбраться – это одно и то же? Я могу сколько угодно думать об этом, представлять, как я доберусь до естества Дома, до его потаенной сущности, – доберусь и отомщу.

Сколько раз я представлял себе эту самую сущность! Почему-то я уверен, что она существует, что безумием Дома управляет кто-то. Может быть, это человек, злой и насмешливый гений, неведомо за что возненавидевший меня, может, огромный серый мозг, сочащийся влагой. Он висит, распятый на нитках нервов где-нибудь в затхлой подвальной комнате и бредит, и его вечная агония воплощается в Дом… А может, это старый колдун в изодранном балахоне (на фоне перегорающей электропроводки и неисправных холодильников он смотрелся бы наиболее дико, но в Доме возможно все) или разбухший мертвец, который бродит по этажам, до сих пор не замеченный мною, и своим прикосновением превращает время и пространство в кошмар.