М. Горбатюк: Река

Течение реки было размеренным. Заключенная между высокими ребристыми скалами, поросшими густым темным ельником, она несла свои воды с востока на запад и обрывалась лишь там, где скрывается колесница огнекудрого Хорса. [1] Хорс — бог Солнца и солнечного диска. Берега, покрытые непролазным буреломом, застыли в тревожном безмолвии, а небо над рекой заволокли тяжелые, низко нависшие тучи, насквозь пропитанные дождем. Лес молчал, грозно устремляя ввысь клинообразные вершины деревьев. В воздухе сгущался напряженный томительный сумрак, но это не заботило одинокого безликого странника, равномерно ударявшего веслами по речному зеркалу. Его неопределенного цвета лодка медленно скользила по воде, казавшейся зеленоватой от отражающегося в ней мрачного лесного массива. Странник глядел прямо перед собой, почти не реагируя на окружающий мир, а над его головой кружила огромная серая птица с черной каймой на крыльях, и тень ее постоянно преследовала лодку. Но безмолвному полупризрачному гребцу, уверенно двигавшему веслами, было все равно. Он не знал ни прошлого, ни будущего, а просто плыл вслед за течением времени по этой не нанесенной ни на одну карту речушке, которая и называется человеческой жизнью…

…В глазах рябило от безостановочной переливчатой игры голубых и зеленых лазеров. Толпа похожих на траурных бабочек готов жалась к низенькой сцене, где надрывался надсадным скримом певец с черно-белым гримом на лице. В тени скрывалась целая рота охранников, холодно озиравшихся по сторонам. Дым, мертвенные вспышки света, электронная музыка, от которой сладко вскипает кровь, латексные наряды. Полночный готический сэйшн в выкинутом на самую окраину Города клубе был в полном разгаре.

Сирин полулежал в кожаном кресле на неосвещенном конце зала. От безбашенной амплитуды звуковых волн у него гудело в голове. Выступавшую группу он знал плохо, обряженную в винил и бархат толпу тоже. Хотелось провести сегодняшний день так, как никогда раньше, но это почему-то не получилось. Холодный осенний дождь безжалостно расправлялся даже с самой тусклой искрой счастья в душе смертного. Октябрь установил свои законы, по которым долгими часами обязан был накрапывать липкий дождик, перемешанный с лохмотьями похожего на спустившееся с небес облако тумана. Когда-то радовавшая глаз листва лежала теперь под ногами перегнившим бурым месивом, а болезненное солнце, изредка разрывавшее желтовато-серый эшелон туч, робко сияло тусклым светом сорокаваттной настольной лампы. Идентичные серые рассветы, напоминавшие больше ранний вечер, не приносили радости, только смятение и бесконечную усталость. Называется, пейте больше витаминов…

Никому не нужный, никем не замечаемый, Сирин, схватив свое пальто, вышел на улицу, провожаемый равнодушным взглядом застывших у входа секьюрити. Сырая хмурая беззвездная ночь всосала его в себя, синтезировав с дождем, струйки которого, как слезы, тихонько лизали щеки, и в темноте не было ни единой живой души, лишь припаркованные к обочине дороги автомобили печально подмигивали ему голубыми и алыми светлячками диодов. Погруженному в болезненную дрему Городу глубоко безразлично, что по его угловатым переулкам, часто заканчивающимися тупиками, скитается чья-то одинокая тень, которой никто и никогда не выйдет навстречу. Конечно же, куда проще уничтожить одну пораженную клетку ради блага всего организма. Не лечить, а именно холодно вырезать ее, пусть даже нанеся вред прилегающим к ней.

Сирин медленно шел мимо бесконечного уродливого забора, отгораживающего химзавод от остального мира, через стальной мост над отравленной речушкой, смутно переливавшейся бензинными разводами, по чахлому парку, засаженному колоннами редких низкорослых деревьев. Породивший его Город был таким же, как всегда: в его истерзанном безобразном теле прятались обремененные своими тревогами и заботами индивиды, которых загонял в выстывшие каменные клетки страх перед незримыми ночными чудовищами, выходившими на неизменно удачную охоту, и этот тошнотворно пахнущий хозяйственным мылом дождь, и расточаемое каждой провалившейся во тьму постройкой безысходное всепроникающее тоскливое излучение… И Сирин мерил шагами эту воцарившуюся зыбкую тьму, время от времени теряя невидимую тончайшую нить, соединяющую его с реальностью, и рассеянно растирая пальцами виски, точно не давая своему разуму окончательно впасть в оцепенение.