Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах

Я не Хранительница. Я Врата. Сталось так по воле судьбы или случая — но я должна принять этот факт, если хочу найти путь назад из его темных посулов.

Если я — Врата, то Элис — Хранительница.

Я встряхиваю головой в пустой комнате, ибо хотя я сейчас одна, мне хочется яростно протестовать, кричать во весь голос: «Не может быть!»

Однако я знаю, именно так все и есть.

И если я Врата, не следует ли мне бояться того, что я отыщу ключи, еще пуще того, что их отыщет Элис? Быть может, именно я-то и могу использовать их во зло, а не во благо?

Отгоняю подобные мысли прочь. Я знаю свои намерения и, хотя я и в самом деле испытываю странное влечение к странствиям по Равнине, ибо медальон нашел путь ко мне, не желаю никакого зла. И я знаю это так же точно, как дышу.

Ровно с такой же определенностью я знаю и то, что Элис не стремится к добру, к чему бы там ни призывало нас пророчество, какие бы роли нам ни присваивало.

Мысли мои звучат отчаянно даже для меня самой, словно я силюсь ободрить себя ложными истинами и пустыми обещаниями. Однако слишком много остается еще всего такого, чего я не понимаю. Но пророчество и так слишком длинное, слишком замысловатое, чтобы начинать возиться с этими загадками. Лучше продолжу пока с тем, что я уже понимаю.

После смерти матери отец начал проводить какие-то изыскания и составлять список детей. Привозить их сюда.

Одна из Англии, одна из Италии.

Соня и Луиза.

Доказательств у меня нет. Я никогда не спрашивала, при каких обстоятельствах Соня оказалась у миссис Милберн. Было как-то не до того. Но я готова держать пари: Соня англичанка.

Зачем отец привез их сюда? Зачем он привез их ко мне — ведь сейчас все именно так и выглядит: как будто он привез их специально для меня, хотя с какой целью, я даже представить не могу.

Наконец сон начинает заявлять о себе. Поворачиваюсь, чтобы потушить лампу, но замираю, не успев довести движение до конца. Я чувствую медальон, запертый в ящичке комода. Он пульсирует там, точно живое существо, посылающее беззвучные первозданные сигналы, обращенные ко мне одной. Какая-то часть меня верит, что этот медальон принадлежит мне, что его законное место — у меня на запястье. Однако другая, здравомыслящая часть считает чистейшей глупостью носить его, пока я не узнаю, какую роль он играет.

Меня саму потрясает, какое усилие воли требуется, чтобы оставить медальон в комоде. Я выключаю свет, но даже тогда решимость не трогать его почти уступает желанию — нет, потребности, острой необходимости взять его, ощутить, как он ласкает теплую кожу у меня на запястье. И вот настает странный момент, когда я просто-напросто не могу вспомнить, отчего же вообще не ношу его.

Потом из каких-то темных убежищ приходит ясность, и мне хватает сил отвернуться. Я поворачиваюсь спиной к комоду и твердо велю себе засыпать.

Сны мои неизменны. Я присутствую одновременно и в них, и над ними, наблюдая, как они разворачиваются. В какие-то моменты я осознаю ощущение полета, словно в одном из моих странствий. В другие я, даже в рассеянном и спящем состоянии, твердо знаю: это всего лишь сон.

В этих снах вспыхивают и угасают беззвучные образы: могила матери, тьма, сочащаяся из земли близ ее надгробия. Утес, с которого она упала, отец — измученный, испуганный, как когда мы нашли его в Темной комнате. В моем сне за мной гонятся огромные крылатые демоны, но на сей раз воинство ведет кто-то еще более жуткий, чем все остальные. Сердце его бьется в такт с моим, вытесняя все разумные мысли и рассуждения. Он приближается под грохот тысяч копыт.

Громче, громче, громче.

А затем я падаю, падаю сквозь тьму и безграничную пустоту. Сперва я уверена, что именно злобное шипение той черной твари заставило меня внезапно подскочить и сесть на постели, быстро и тяжело дыша и чувствуя, как сердце яростно бьется в груди. Но, бросив быстрый взгляд в ноги постели, я обнаруживаю там Ари. Он шипит на меня не то от страха, не то от злости. Настороженно разглядывает меня, выгнув спину и ощерившись.

А потом происходит самое странное.

Он поворачивается, спрыгивает с кровати и целенаправленно шагает в угол, где и усаживается ко мне спиной, таращась на стену и словно отказываясь признать сам факт моего существования. Я не могу отвести глаз от его тени, зловещего пятна в углу комнаты — хотя предо мной всего-навсего кот, которого я люблю много лет.

В окнах нет света, и в первую минуту я думаю, что на дворе еще глухая ночь. Но потом слышу, что слуги уже принялись за свои дела, и вспоминаю, что скоро зима и темно, даже когда мы встаем.