Татьяна Титова - Конь Посейдониса

Мне иногда хочется выброситься на берег и бежать, как хочется всякой настоящей морской лошади. У них это получается: я знаю их теперь. У меня, даже если я мчусь серой и зеленой волной, даже если я убегаю, – я помню… "На время", – сказал тот повешенный из-за моей башни, нет, его башни по праву моего слова… На какое время, безумец?

Зла не произошло, произошло безразличие. Эта страшная участь бесконечной морской волны… Я не зол, я печален… Я видел многие силы, ожидающие слов утраченной книги.

Я думаю, что Уилфред не сможет ее найти. Я говорил ему – так, как только я могу говорить с ним теперь, и он меня понимает все меньше и меньше, – что вреда в книге несравненно много: но он хочет ее буквы, ее раскрашенные заставки, ее выпавшие листы, – он… Я знаю, что это такое. Он будет искать книгу. Но я знаю этих существ без всякой книги . Брат не хочет верить мне. Он высмеял меня: но огромные бестелесные спруты неспроста иногда проникают на палубы мертвых судов Великой Армады, проникают и в мое течение, течение моей крови, так я пока это называю… Я ближе к чудовищам, чем Уилфред.

Под водой есть многое, совершенно невидимое на суше: оно ярко и невозможно мрачно. Две огромнейшие акулы вцепляются друг в друга, и сейчас же их разрывают приблизившиеся пасти других, на запах крови плывущих акул – горе третьей твари, если сослепу ухватит четвертую – и дикий венок смертей может длиться и длиться от одного часа до другого. Рыбы прыгают красиво и бессмысленно. Думаю, что все здесь имеет только один смысл: это огромнейшие неразумные полчища плоти.

В той истории, что привела меня в мое нынешнее состояние, – а я пережил неимовернейшее превращение и только вполовину могу обращаться к бывшему сознанию, говоря с братом, – он один постигает этот мой мир, эти мои рассуждения, эти загадки крови – я чуть было не сказал – воды… Но посвящение в безразличное тварство было иным, я не оговорился, я не знаю человеческих слов для этого, – чувство, что я безразличная тварь, – и одновременные взбрыки копыт и взметывания голов, и кружение в табуне волн: я пока не знаю, имеют ли мои волны подобие других существ, кроме морского коня, – я видел, как другие перетекают друг в друга – словно облака разных форм, – но однообразие биения, и эта лунная рябь, и приливное бешенство, и почти безмятежность, когда волна несет Нереиду, и легкая резвость дельфинов и моих собратьев – четверки коней, не отдыхающих коней, лучших, что выбрал Посейдонис из всех жертвованных ему… Но я очень хорошо знаю, что в моих плечах та часть моря, которая называется солью морскою… Я говорю, как свободный конь Посейдона, – но я помню, я всегда буду помнить ужас того положения, когда я отказался от владения книгой – я продал зеленый огонь в башне. Человек, тот, повесившийся, не обманывался, вцепляясь в книгу, но он ошибся… Уилфред иногда обещает рассказать о нем так же, как рассказывает обо мне. Мне ужасно, поймите: я мог стать обновлением дряхлого цепного Кербера или другим воплощением страшного перевозчика за Ахерон, – повторяю и повторю еще, что мне приятно быть морским свободным конем… Нет, было бы приятно: если бы мне дали забыть… или узнать – но я всегда буду помнить мой взлет и мое превращение…

Брат мой Уилфред не упрекает меня ни в смерти обманувшегося человека, ни в том обмене, что я совершил за его спиной. Пропажа книги беспокоит его меньше, чем моя судьба. Он ищет способа вернуть меня в человеческое тело – но ему не понятно здесь очень многое, и прежде всего то, что мне будет претить любое человеческое тело – я уже не смогу быть просто человеком; а еще мне страшно оказаться ожившим трупом. Если теперь мной любуются дочери Океана: моей дикостью, моей статью, рябью моей нервной шкуры… но это только часть моих печалей, – я для них – только внешность волны, а сама волна – я не умею сказать, – волнение Океана; и я подвластен ему. Я как стена или камень башни, а башня – Океан. Я не чудище, я почти ничто: морской конь, которому нельзя еще доверить упряжку, даже трех своих друзей по будущей тетриппе я не различаю… Может быть, я всегда буду дикарем, тулпаром, диковинкой… Может быть, наоборот, я не выйду к Уилфреду, наоборот, очень скоро, и тогда он сможет говорить обо мне и отплыть за книгой, – это и значит, что я больше не свободен: ни мне, ни ему не узнать, каким образом я не свободен… Та же морская сила может заметить меня – неизгладимость во мне человека – и я буду просто морской конь: если бы!