Фотина Морозова - Заглохший пруд

Словно получив прутом по икрам, Клаус подпрыгнул и бросился в дом.

Наутро, пробудившись под одеялом, куда вчера он, полностью одетый, забился с головой, Клаус не стал рассказывать родителям о ночном похождении, стыдясь своего испуга — и того, что он так и не изловил нарушителя спокойствия. Он тут же подумал разыскать возле будки следы, указывающие на то, кем должно быть неведомое существо.

Как назло, все утро отец и матушка вперебой нагружали его разнообразнейшими поручениями. Так что, когда Клаус наконец выбрался к собачьей будке, солнце стояло высоко. Под сенью ореха было зелено и безветрено. Цезарь лизнул маленького хозяина в щеку. Мальчик прежде охотно играл с собакой, но сейчас ему было не до игры: он искал следы… Какое разочарование! Следы, если ночной гость таковые оставил, были затоптаны курами и коровами, да и Цезарь, неуклюжими мохнатыми лапами, внес свою лепту. В сердцах Клаус ударил кулаком по земле и вскрикнул: что-то впилось ему в ладонь. Что-то, горящее в лучах солнца таким же точно красноватым светом, как и глаза ночного существа.

Не веря себе, Клаус осторожно сжимал пальцами крошечную корону красного золота. Она казалась изготовленной из тончайшей золотой проволоки — так тонка и нежна, что, мерещилось, ее можно смять легким прикосновением — но на деле так прочна и тверда, что ее зубец пропорол мякоть едва не до кости. Посасывая рану, Клаус вертел перед глазами изумительную вещицу, и боль его умерялась восхищением.

Когда же он отвел взгляд от короны, то вовсе позабыл о пораненной руке. Потому что перед ним в тени орехового дерева, овеваемый солнечными всплесками, стоял некто, кого невозможно было не счесть настоящим владельцем короны. Описать его облик так же невозможно, как передать исходящее от него ощущение совершеннейшей чужести всему, что мы привыкли встречать на жизненном пути в этом мире. Ибо привычные разграничения «человек — животное — неодушевленный предмет» для него не подходили: он совмещал в себе черты всех трех классов.

Оставайся он неподвижен, его было бы легко спутать с комьями глины, кое-как налепленными один на другой: так темно-землист был цвет его кожи, покрытой морщинами и складками, точно рассохшаяся глина — трещинами. Но бурый пух между острых ушей, желтоватые коготки на пальцах и подвижность круглых глаз, при свете дня оказавшихся черными, мерещилось, выдавали принадлежность к животному царству. Что же касается одежды — о, так выделать кожу, сшить из нее куртку, штаны и плащ, а, главное, с таким достоинством носить это все не сумел бы никто, кроме человека!

Испуганный неожиданным гостем, и в особенности белыми частыми зубами внутри его рта, Клаус поспешно протянул ему корону; но гость отказался величественным движением темной ручки с кривыми пальчиками:

— Сын человека, оставь себе эту безделушку. Ты держишь военный трофей; носивший корону мой соперник давным-давно превратился в песок, и победа утратила свою сладость. Если вещица тебе по вкусу, я доставлю тебе целую гору таких же и еще более ценных — ведь красное золото у нас ценится невысоко.

— У кого это «у нас»?

— У нас — у гномов.

Конечно, Клаусу, как и всем детям, рассказывали сказки с упоминанием гномов. Но он никогда не слыхал, чтобы гномы на самом деле являлись людям, хотя втайне он не прекращал на это надеяться. И теперь страх перед неизвестным сменился радостью:

— Так ты, оказывается, гном! А как тебя звать?

— Истинные имена гномов для вас недоступны: в нашем языке есть звуки, которых вы не можете слышать и произносить. — Уместно отметить, что голос гнома был действительно совершенно своеобразен и изображал среднее между писком и щебетом. — Но ты можешь называть меня — Фердинанд.

Клаус невольно улыбнулся, настолько не подходило пышное звучание этого имени вылепленной из грязи фигурке, и гном засмеялся вместе с ним, ничуть не обижаясь. Черные пронзительные глазки скрылись в складках век, и растрескавшееся личико обнаружило непредсказуемое добродушие. Даже острые белые зубы перестали устрашать. Ведь собачьи клыки тоже способны показаться угрожающими, а сыщите на свете друга преданней собаки!

Цезарь тем временем чуть не охрип от лая. Невиданное существо будоражило его натуру: сорвись он с цепи, от гнома полетели бы клочья — или, по крайней мере, тот начисто лишился бы своей кукольной одежды. Поэтому Фердинанд, на правах нового знакомца, предложил Клаусу побеседовать в другом месте, на что он охотно согласился: