Огюст Дерлет: Печать Р'лаи

Вообще во всех украшениях дома присутствовали какие-то символы. То там, то здесь они вплеталась в коврики, начиная с огромного круглого ковра в центральной комнате, в драпировки, в панно – везде был виден рисунок, в высшей степени похожий на непонятную печать: круглый узор, на который было нанесено грубое подобие астрономического символа Водолея. Подлинное сходство могло существовать в рисунках множество Беков назад, когда очертания самого созвездия были не такими, как сегодня. Здесь же Водолей высился над дразняще неопределенным наброском, похожим на очертания развалин города, на фоне которых, в самом центре диска, красовалась неописуемая фигура, одновременно похожая и на рыбу, и на ящерицу, и на осьминога; и в то же самое время она напоминала получеловека. Хоть она и изображалась в миниатюре, было ясно, что в воображения художника она выглядела колоссальной. По краю диск обводила надпись настолько мелкими буквами, что их едва можно было различить. Бессмысленные слова были написаны на языке, которого я не знал, но где-то в глубине, как мне показалось, во мне отозвалась на нее какая-то струна:

«Фх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'лаи вгах'нагл фхтагн».

То, что этот любопытный рисунок с самого начала стал привлекать меня сильнейшим образом, странным мне не казалось, хотя его значения я не осознавал еще довольно долго. Я также не мог объяснить и своего непреодолимого влечения к морю, хотя моя нога никогда не ступала в эти места; у меня возникло очень яркое ощущение того, что я вернулся домой. За всю мою жизнь родители ни разу не возили меня на восток – я никогда не был восточнее Огайо, а самые большие водоемы я видел во время кратких поездок на озеро Мичиган и Гурон. То, что влечение к морю существовало неоспоримо и так ярко, я приписывал памяти предков – разве они не жили когда-то давно у моря? И сколько поколений? Я знал два, а сколько до этого? Многие века они были моряками, пока не произошло нечто, заставившее моего деда податься в глубь страны, с тех пор бояться моря самому и заказал к нему приближаться всем, кто живет после него.

Я говорю сейчас об этом потому, что значение стало мне ясным после всего случившегося: я должен записать это прежде чем уйду, чтобы снова быть со своим народом. Особняк и море притягивали меня: вместе они были для меня домом и придавали этому слову больше смысла, чем тот тихий уголок, что я делил столь любовно со своими родителями всего лишь несколько лет назад. Странная штука, но еще страннее, что в ту пору я вовсе так не думал: мне это казалось самой естественной вещью на свете, и сомнению ее я не подвергал.

Каким человеком был мой дядя Сильван, я сразу узнать не мог. Я нашел какой-то портрет его в молодости, сделанный фотографом-любителем. Там был изображен необычайно суровый молодой человек не старше двадцати лет, если судить по его внешности, которая была если не совсем отталкивающей, то уж точно неприятной для многих. Его лицо предполагало, что перед вами… ну, не совсем человек: с очень плоским носом, очень широким ртом, странно завораживающим – «дурным» – взглядом глаз навыкате. Более поздних его фотографий не было, но оставались люди, помнившие его, когда он еще приходил или приезжал в Иннсмут за покупками. Об этом я узнал, зайдя как-то раз в лавку Азы Кларка купить себе припасов на неделю.

– Вы Филлипс? – спросил пожилой хозяин.

Я ответил утвердительно.

– Сын Сильвана?

– Мой дядя никогда не был женат, – сказал я.

– Это то, что он нам говорил, – ответил хозяин. – Значит, вы – сын Джереда. Как он там?

– Умер.

Старик покачал головой:

– Тоже умер, а? Значит, последний из них… А вы, значит?..

– А я – последний из нас.

– Филлипсы когда-то были здесь знатными и богатыми. Старинное семейство… Да вы и так это знаете.

Я ответил, что не знаю: я приехал со Среднего Запада и плохо знаком со своей родословной.

– Правда? – Он посмотрел на меня почти с недоверием. – Что ж, Филлипсы почти такая же старая семья, как и Марши. Они вместе дела делали очень давно – фарфором торговали. Плавали отсюда и из Бостона на: Восток – в Японию, Китай, на острова… И привозили с собой… – Но здесь он осекся, немного изменился в лице, а потом пожал плечами. – …Много чего. Да, в самом деле, много чего. – Он вопросительно глянул на меня. – Вы собираетесь тут остаться?

Я сказал ему, что получил наследство и вселился в дядин дом на берегу, а теперь ищу прислугу.

– Вы никого не найдете, – ответил старик, качая головой. – Это место слишком далеко по побережью, и его не сильно-то любят. Вот если бы остался кто-нибудь из Филлипсов… – Он беспомощно развел руками. – Но большинство их погибло в 28-м, во всех этих пожарах и взрывах. Вы еще, правда, можете найти парочку-другую Маршей, которые бы согласились. Некоторые еще остались здесь. В ту ночь их не очень много погибло.