Альбина Нурисламова - Пятый неспящий

Отец молча глядел на нее сквозь толстые стекла очков. Тетка тоже ничего не говорила, хотя обычно не упускала случая прокомментировать любое событие, фразу, поступок.

Румия еще немного постояла возле них, снова извинилась и почти бегом покинула кухню.

Удивительно, но сегодня боли в спине почему-то не было. Обычно она вгрызалась в поясницу около трех утра, и Роберт Ринатович привык просыпаться в это время. Засыпал он быстро и спал крепко, чаще всего в той самой позе, в которой ложился, на животе.

Проснувшись среди ночи, неуклюже поворачивался на бок, морщась и кряхтя от боли, потом вставал с кровати и делал небольшую разминку. Обычно боль успокаивалась: из острой, давящей, превращалась в тупую, тянущую. Роберт Ринатович выпивал воды из приготовленной с вечера пузатой кружки с прозрачными толстыми стенками, шел в туалет, если организм требовал, а потом ложился и вновь засыпал – теперь уже до утра.

Проблем со сном у него никогда не было. Машенька, его покойная жена, злилась на мужа за способность быстро, как по щелчку, засыпать даже после самой серьезной ссоры. Сама она подолгу лежала в темноте с открытыми глазами и мысленно продолжала разговаривать с мужем. Или тихо плакала в подушку, отвернувшись к стене. Точнее, поначалу плакала, потом стала клясть его на чем свет стоит, а после забрала Регину и ушла.

Машенька… Как ни ругались, как ни ненавидели друг друга – вернее, ненавидела она, были такие моменты, а он ежился под слепящим огнем ее ненависти, – Роберт никогда не называл жену иначе. Ни Машей, ни Марией, ни Мусей, как ее звали подруги.

Они учились на одном курсе истфила. Поженились, едва закончив учебу. Машенька к тому времени была уже на третьем месяце. Позже, в пылу ссоры, она иногда попрекала его, что он женился только из жалости. Или с перепугу: опасался гнева ее родителей. Только это была неправда, и она сама это знала. Роберт сделал бы предложение в любом случае, потому что влюбился в Машеньку с первого взгляда и продолжал любить всю жизнь. Любил, несмотря на множество других женщин, что проходили через его судьбу. Многие проходили и через постель – и Машенька почти всегда безошибочно узнавала об их появлении.

Роберт Ринатович ничего не мог с собой поделать – или ему хотелось думать, что не мог. Женщины были его слабостью. Однажды, рассказывая об этом сестре, он оговорился и сказал «сладостью», а потом понял, что никакая это не оговорка, а истина. Сладостью, именно сладостью. Алкоголем, наркотиком. При этом женщины всегда задевали его душу лишь на очень короткое время. Так, царапали по касательной, не оставляя следа.

Все, кроме Машеньки.

Его связи были безопасны для жены, для их брака. Он никогда не делал попытки бросить семью. Но Машенька не желала понимать этого, не желала признавать, что можно смириться с таким положением вещей, как многие жены научаются мириться с мужьями-пьяницами, неряхами, игроками, тиранами…

Не желала и ушла.

Потом, правда, они снова были вместе – недолго, пока она не ушла снова. Уже навечно.

Если спина не болит, то отчего он тогда проснулся?

Роберт Ринатович повернул голову и посмотрел на электронные часы, стоявшие на ночном столике рядом с кружкой. Половина третьего ночи. Еще спать и спать, но сна ни в одном глазу. Он отбросил одеяло, которое вдруг показалось слишком тяжелым, и спустил ноги с кровати. Может, все-таки сделать разминку? Нет, не хочется.

Он подошел к окну. Снег, который валил два дня, к ночи прекратился. Тучи разошлись, уползли за горизонт, как поезда, и небо было ясным. Полная луна заливала округу безжизненным лимонным светом.

Стоя в теплой комнате, под надежной защитой кирпичных стен, отделенный от притихшей улицы тройным стеклопакетом, Роберт Ринатович внезапно задрожал. Ему стало не по себе, болезненно-желтая луна почему-то показалась лицом опасного сумасшедшего, который с бессмысленно-хитрой ухмылкой пялился на него с высоты.

Боже, какая чушь! Какая дичь! Он часто-часто заморгал, потер глаза рукой. Нужно попить водички и идти досыпать. Старик отвернулся от окна и побрел обратно к кровати.

Ровная полоса лунного света лежала на полу, как канава, и наступать на нее было неприятно. Жаль, что на окнах нет темных штор – они ему никогда не нравились, но сейчас он с удовольствием задернул бы их. Лучше полная темнота, чем это лунное безумие.

…Как, должно быть, страшно одинокому путнику заблудиться в такую ночь. Забрести на заброшенную дорогу, оказаться вдали от человеческого жилья… Снег предательски хрустит под ногами, и оборотень, которого луна уже заставила возжаждать горячей крови, чутко прислушивается и бросается преследовать несчастную жертву.