Ольга Денисова: Карачун

Зимин медленно повернул голову в сторону чужого взгляда, ощущая себя маленькой и нагой букашкой под чьим-то сапогом.

Из снежной круговерти навстречу ему шел старик в рваном рубище. Он нисколько не напоминал кошмар, но ужас — детский, безотчетный, от которого язык присыхает к нёбу, а ноги делаются ватными и не могут ступить ни шагу, — взял Зимина за горло жесткими холодными пальцами. Каждому свое: кому-то старуха с косой, кому-то старик в рубище.

Сила, укорачивающая день, — это гравитация. Она никак не связана с безвременной смертью, она — закон природы, сущность безличная и бездумная, не рассуждающая, а действующая, и действующая всегда одинаково. Бездумная… Безумная… Сумасшедшая… Это не ветер, это он, помешанный старик, хохотал на весь лес, увидев Зимина, загнанного в ловушку.

Старик не думал, а действовал, как и положено бездумному закону природы. Смешно пытаться разжалобить камень, падающий тебе на голову. А им, между прочим, тоже управляет гравитация…

И Зимин побежал прочь, обгоняя призраков в серых саванах и невидимых ведьм. Ветер толкал его в спину, словно гнал взашей, и один раз Зимин даже упал, не удержавшись на ногах от его бесцеремонного пинка. Но старик никуда не спешил, он шел своей дорогой — ему, казалось, не было до Зимина никакого дела: что за дело бездумной силе до человечка, барахтающегося в снегу?

Зимин бежал и захлебывался своим дыханием, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. То ли случилось чудо, то ли сработало подсознание: споткнувшись снова, он влетел головой в задний бампер «девятки», превратившейся в сугроб. И, как бывает в кошмарах, долго не мог отыскать ручку дверцы, долго не мог ее открыть — слишком много намело снега. И вместо того, чтобы взять в руки лопату, он судорожно дергал ручку на себя, продвигая дверь сантиметр за сантиметром.

Но протиснулся в нее, и упал на сиденье, и захлопнул дверь, переводя дыхание.

В машине было темно, как в гробу. И холодно. И тихо. Зимин нащупал и повернул ключ зажигания, мотор зачавкал довольно, зелеными огнями уютно осветилась панель. Страх отпускал потихоньку, хотя руки еще дрожали. Незачем никуда ходить. Метель рано или поздно кончится, наступит утро — тогда и надо разбираться, что к чему. Днем ему старики мерещиться перестанут…

Он включил печку, направил ее на лицо и погрел руки: хорошо. Как хорошо! Зимин откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Дрожь превратилась в озноб — теперь от холода и усталости. Ничего, скоро печка нагреет салон… Он уже собирался включить дворники, но осекся: ему не хотелось смотреть за окно…

Чем теплей становилось в машине, тем сильней Зимина клонило в сон.

Ему чудилось, что он ведет «девятку» по заснеженной трассе и засыпает за рулем — от толчка изнутри он дернулся и открыл глаза. Что-то не так было с мотором: он чавкал и взревывал время от времени. Зимин скользнул взглядом по салону и похолодел: с заднего сиденья на него смотрел старик в рубище — его было видно в зеркало. Холодный пот хлынул в глаза, намокли ладони: в неверном свете приборной панели лицо старика отливало зеленью, а в машине ощутимо пахнуло тленом… Он смотрел на Зимина немигающими водянистыми глазами — бесстрастно и испытующе.

Бежать некуда, это ловушка… Зимин стиснул мокрые кулаки, несколько раз сморгнул — но старик не исчез. Ни одной трезвой мысли в голове не было — только ужас. Даже если бы ему было куда бежать, он бы не смог сдвинуться с места: тело обмякло, только сердце бешено трепыхалось где-то в пятках. Он сглотнул вязкую слюну, облизнул пересохшие губы и спросил — очень тихо, обмирая от собственной наглости:

— Чего сидим? Кого ждем?

— Я жду тебя, — неожиданно ответил старик. У него был грудной певучий голос, как у Деда Мороза на новогоднем утреннике. Лицо его осталось равнодушным: он не удивился вопросу и не раздумывал, прежде чем ответить. — Я жду, когда ты задохнешься.

— А с чего это я должен задохнуться?.. — пробормотал Зимин, и ему тут же показалось, что в салоне душно, не хватает воздуха.

— Или замерзнешь. Я не знаю, что случится раньше. Потому что машину занесло снегом. Даже если ты захочешь выйти, то уже не сможешь. Снаружи ее никто не увидит и при свете дня: так заровняло, что не надо хоронить.

— Это ерунда. Люди под снегом могут жить несколько суток… — неуверенно возразил Зимин.

— А я не тороплюсь, — старик безучастно пожал плечами.

От этих слов паника влажными пальцами сжала горло: Зимин представил себя запертым в этом гробу на колесиках — навсегда и наедине со стариком в рубище, пахнущем тленом. Выйти! Немедленно выйти отсюда!