Ольга Денисова - Карачун

— Это тебя не спасет! — повторил старик настойчивей. — От огня будет только хуже!

Набросав валежника поверх мокрого кострища, Зимин встал на колени и взял в руки канистру. Надо быть осторожным — не облиться самому. Притихшие ведьмы раскрыв рты стояли за спиной, сундуки со снегом растворились в воздухе, а маленькие белые бесенята опускались на валежник, надеясь засыпать его до того, как он загорится.

Огонь метнулся в стороны и вверх с тяжелым хлопком, обдал лицо жаром, опалил брови и ресницы. Валежник занялся не сразу, и Зимин кинул сверху несколько еловых веток, чтобы задержать рвущееся прочь пламя. Повалил белый дым, смешанный с паром, пламя затаилось под хвоей, но через минуту хвоя скукожилась, шипя и вспыхивая, и сучки под ней затрещали, выплевывая смолу.

Зимин придвинул руки вплотную к огню — они не чувствовали жара.

— Эй, не делай этого… — как-то необычно тихо и жалостно сказал старик.

И Зимин ему почему-то поверил, отодвинулся от огня немного, выдернул из-под снега свой мушкетерский плащ — летучий корабль… И вовремя на нем устроился: руки начали согреваться.

— Лучше бы ты не просыпался… — устало выдохнул старик. — Умер бы легко и безболезненно.

— Заткнись, — бросил ему Зимин, сжимая зубы. Ему было плохо: от жара огня что-то зашевелилось внутри — наверное, таяла ледяная глыба, — но дышать становилось все трудней, голову то застила чернота, то наполнял ослепительный свет. Пальцы багровели на глазах, между суставов вспухли полупрозрачные волдыри. Лицо загорелось, словно Зимин сунул его в костер, ломило нос и уши. Ноги выше колена кололи тысячи иголок. Разливавшейся боли в груди он не почувствовал, согнулся, уткнулся лицом в колени, но задохнулся и выпрямился.

— Так не делают, — обиженно проворчал старик. — Нельзя согреваться быстро.

Зимин и без него это понял. Тошнота соперничала с болью, перед глазами кружилось сразу несколько костров и несколько стариков.

— Ой, мама… — выговорил он перед тем, как из глаз побежали крупные слезы, окончательно перехватывая дыхание.

Нет, он не терял сознания. Он думал, что умирает, — на этот раз на самом деле. И, наверное, так оно и было. В ушах стоял визг невидимых ведьм и свист призраков — постепенно переходящий в ультразвук, неслышный, но от этого еще более невыносимый.

Огонь опал, хворост прогорел, и бревнышко занялось ровным спокойным пламенем. Зимин чувствовал под щекой колючую ткань и не сразу сообразил, что это волосатый мешок из-под сахара: он лежал на боку, лицом у старика на коленях — как на подушке. Все еще тошнило, но дышать стало немного легче. Его бил озноб.

— Ну как? — спросил старик.

— Руки очень болят, — ответил Зимин. Зуб на зуб не попадал, но язык заворочался по-человечески.

— Тебе еще надо отогреть ноги, — старик похлопал его по плечу. — Но, признаться, я не вижу в этом смысла. Ты все равно не сможешь идти. Я думаю, ты не сможешь даже встать.

— И что мне теперь, сдохнуть здесь, что ли? — от боли Зимин всегда злился.

Старик рассмеялся. По-хорошему, не зло и даже не зловеще.

— Холодно, — сказал Зимин. Не старику — самому себе. — Надо хвороста подбросить.

От первого же движения в горле снова всколыхнулась тошнота, кровь стукнула в голову. До кучи с хворостом — верней, до того, что от нее осталось, — было не больше трех шагов, Зимин прополз их на четвереньках. Старик смотрел на него с удивлением.

Когда пламя поднялось повыше, потекло из носа, но теплей не стало — наоборот, от озноба сводило живот. Зимин с опаской подвинул ноги к огню — но не близко, только чтобы ощущать тепло.

— Сними носки, — посоветовал старик, и Зимин его послушал.

Минут через десять он лил слезы, матерился, кусал волосатый мешок из-под сахара и свой мушкетерский плащ, молотил кулаками по снегу и по коленкам старика — и ничего не помогало.

— Было бы хуже, если бы ты ничего не чувствовал, — «успокоил» его старик. — Значит, еще живые ноги…

Пальцы на ногах покрылись темными пузырями, а на правой средний палец совсем почернел. О том, чтобы встать на ноги, было страшно даже подумать. А уж впихнуть их — распухшие и сине-багровые — в ботинки…

— А пройдет всего несколько часов, и начнется гангрена, — добавил старик с улыбкой. — Сейчас это лечат, но в стационаре, а не в лесу у костра.

— Заткнись, — Зимин шарахнул его кулаком по коленке.

— Да я-то могу и помолчать, только кому от этого будет лучше?

— Вот и помолчи немного!

Боль отпустила не совсем, и Зимину даже казалось, что он просто немного привык к ней, а слабей она не стала. Он повернулся на спину, продолжая пользоваться коленями старика как подушкой, достал сигареты и сначала протянул пачку старику. Тот молча взял одну штуку.