Дин Кунц - Логово

– Вот это ночка, ребята, а? Здорово!..

Линдзи вся дрожала, но не только из-за пронизывающего ветра, со свистом врывавшегося в полуоткрытые двери вертолета.

Врач, лицо которого до сих пор оставалось в тени, мерил ей кровяное давление. Ее левая, оголенная по локоть, рука была вынута из-под одеяла. Рукава свитера и кофточки на ней были обрезаны. Выше локтя ее туго стягивала манжета тонометра.

Она дрожала так сильно, что врач, очевидно, приняв ее дрожь за мышечные конвульсии, поспешно схватил с лотка резиновый клин и вставил ей в рот, чтобы она не откусила себе язык.

Линдзи оттолкнула его руку.

– Я умру.

Убедившись, что это были не конвульсии, он твердо сказал:

– Да что вы! Вы не так плохи, как вам кажется. Все будет в порядке.

Откуда ему было знать, что она имела в виду. Линдзи нетерпеливо перебила его:

– Мы все умрем.

Именно эта мысль была лейтмотивом всех ее странных сновидений. Смерть находилась с ней рядом со дня ее рождения, была постоянным спутником всей ее жизни, но поняла она это только пять лет тому назад, когда умер Джимми, сегодня же, когда смерть отняла у нее и Хатча, она поверила в ее неизбежность.

Сердце ее сжалось, как крепко стиснутый кулак, а душу до краев заполнила новая боль, отличная от всех других и неизмеримо более глубокая. Несмотря на ужас, обморочное состояние и полный упадок сил, которыми она, как щитом, прикрывалась от действительности, правда явилась к ней во всей своей неприглядной наготе, и ей ничего другого не оставалось, как принять ее такой, какой она была.

Хатч утонул.

Хатча больше не было в живых. Искусственное дыхание не помогло.

Хатч навсегда ушел из жизни.

…Ей двадцать пять лет, она полулежит на подушках в родильной палате больницы св. Иосифа. Нянечка подносит к ней маленький, завернутый в одеяло сверток, ее ребенка, ее сына, Джеймза Юджина Харрисона, которого она носила в себе ровно девять месяцев и которого, уже всем сердцем полюбив, еще никогда не видела. Улыбающаяся нянечка отдает сверток в руки Линдзи, и Линдзи осторожно приподнимает обшитый атласом край голубого хлопчатобумажного одеяльца. И видит там маленький скелетик с пустыми глазницами и согнутыми в просящем жесте младенца костяшками пальцев. Смерть Джимми явилась на свет вместе с ним, как и со всеми нами: менее чем через пять лет Джимми умрет от рака. Маленький костистый ротик ребенка-скелета открыт в долгом, тягучем, молчаливом крике…

До ушей Линдзи все еще доносились рокот двигателей и свист рассекающих ночной воздух винтов вертолета, но сама она уже была вне его. Ее быстро везли на каталке к большому зданию со множеством освещенных окон. Ей казалось, что она должна была бы знать, что это за здание, но мысли ее путались, и в действительности ей было совершенно безразлично, куда и зачем ее везут.

Впереди, будто сами собой, распахиваются двойные двери, открывая залитое теплым желтым светом пространство с мелькающими в нем силуэтами мужчин и женщин. Ее быстро подкатывают еще ближе к свету, рядом с ней движутся силуэты… длинный коридор… комната, пахнущая спиртом и лекарствами… силуэты обретают лица, лиц становится все больше… приглушенная, торопливая речь… ее хватают чьи-то руки, поднимают… переносят с каталки на кровать… опускают ее голову чуть ниже уровня тела… неясные всхлипы и мягкое пощелкивание какого-то неизвестного ей электронного датчика…

Ей же хочется, чтобы они все ушли и оставили ее в покое. Просто взяли бы и ушли. И уходя, погасили за собой свет. И оставили бы ее в полной темноте. Ей хочется тишины, покоя, умиротворения.

Резкий, отвратительный запах, отдающий аммиаком. Сильное жжение в носу, глаза чуть не лезут из орбит и тут же наполняются слезами.

Мужчина в белом халате держит что-то прямо у нее под носом и внимательно смотрит ей в глаза. Когда она начала кашлять и отплевываться, он убрал отвратительно пахнущий предмет и передал его черноволосой женщине, одетой в белую униформу. Запах тотчас исчез.

Линдзи чувствовала движение вокруг себя, видела то появляющиеся, то исчезающие лица. Понимала, что является центром внимания, объектом срочных и поспешных расспросов, но она не желала – да и была не в состоянии – принимать это близко к сердцу. Все вокруг казалось ей в гораздо большей степени сном, чем те бредовые видения, которые проносились в ее воспаленном сознании. Мягкий рокот голосов то прибоем поднимался вверх, то шурша откатывался и угасал в прибрежной гальке: