Уильям Ходжсон - Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

Легко догадаться — и догадка эта будет справедливой, — что все перечисленные выше происшествия привели меня в довольно взвинченное состояние; я с напряженным вниманием оглядывал окрестности, то и дело оборачиваясь через плечо, ибо мне чудилось, что какая-то многорукая дьявольская тварь вот-вот прыгнет на меня сзади. Прошло, однако, довольно много времени, а я по-прежнему не видел и не слышал ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии поблизости каких-то враждебных живых существ; не зная, что подумать, я готов был даже признать, что слышал странные звуки лишь в своем воображении.

Но пока, так сказать, колебался на пороге сомнений, я вдруг получил подтверждение того, что не ошибся, ибо внезапно вся долина вновь наполнилась шорохом и мягкими прыжками, сквозь которые до меня время от времени доносились приглушенные тупые удары и уже знакомый мне шелест ползущих существ. Решив, что целая стая каких-то злобных тварей вот-вот набросится на нас, я поспешил поднять тревогу.

Боцман первым выскочил из палатки; за ним торопились и остальные, и каждый — за исключением матроса, чье копье я метнул в невидимого врага (оно все еще валялось где-то в темноте за пределами круга света, ибо сходить за ним мне не хватило мужества), — держал наготове оружие. Разумеется, первым делом боцман спросил меня, что произошло, и почему я кричал, но я ничего не мог ответить и только поднял руку, призывая моих товарищей к тишине, однако, когда они замолчали, шорох и шелест в долине тоже прекратились. Боцман уже повернулся ко мне, собираясь потребовать объяснений, но я знаком попросил его помолчать еще немного; он согласно кивнул, и спустя минуту или около того странные звуки возобновились. Теперь мои товарищи слышали достаточно, чтобы понять, что я разбудил их не без оснований; пока же мы стояли, тревожно вглядываясь в темноту в той стороне, где лежала долина, мне вдруг показалось, что я снова вижу на границе света и тени какое-то странное движение. В тот же миг один из матросов громко вскрикнул и метнул свое оружие в темноту, но боцман тут же набросился на него с упреками: поступив столь безрассудно, парень остался без оружия и тем самым подверг опасности жизни товарищей. Я же при этих словах почувствовал глубокий стыд и раскаяние, ибо совсем недавно поступил точно так же.

Между тем в долине снова наступила тишина, которая казалась особенно зловещей после всех слышанных нами странных звуков; не зная, что может таиться во мраке между склизкими грибами-переростками, боцман поджег в костре большую охапку сушеных водорослей и побежал с нею через полосу песка, отделявшую нас от долины. Бросив горящую траву на самой границе грибных зарослей, он обернулся и крикнул, чтобы мы принесли еще топлива, ибо если мы будем иметь добрый огонь и здесь, то сможем увидеть всякого, кто попытается напасть на нас из долины.

Вскоре у границы грибного леса пылал еще один большой костер, при свете которого мы сразу отыскали оба копья; они торчали в песке на расстоянии меньше одного ярда друг от друга, что показалось мне довольно-таки странным.

После устройства второго костра из долины долго не доносилось ни шороха, ни шелеста — ночную тишину над островом не нарушал ни один звук, если не считать приглушенных расстоянием редких всплесков в глубине плавучего континента. Прошел примерно час с тех пор, как я поднял тревогу, когда один из матросов подошел к боцману и доложил, что наш запас топлива подошел к концу. При этом известии лицо боцмана невольно вытянулось; многие из наших товарищей тоже побледнели, что в сложившихся обстоятельствах было вовсе не удивительно, однако никто не знал, как исправить положение, пока один из матросов не вспомнил о запасе тростниковых жердей, которые мы нарезали для костра, но, убедившись, что они едва горят, отложили в сторону, предпочтя им сухие водоросли. Жерди эти обнаружились в глубине палатки; ими мы и топили костер, устроенный между нами и долиной; костром в лагере пришлось пожертвовать, ибо тростника было слишком мало, чтобы до утра поддерживать огонь в двух кострах одновременно.

Было еще темно, когда и тростниковые дрова закончились; в костре оставались лишь тлеющие угли, и шорохи в долине сразу возобновились. Эти звуки заставили нас собраться в кружок; мы пристально вглядывались в темноту, и каждый держал наготове оружие, готовясь пустить его в ход при первых признаках опасности. По временам странная какофония стихала, и тогда от тишины буквально звенело в ушах; потом шелест, топот и влажные шлепки возобновлялись, но мне кажется, что именно тишина действовала на нас сильнее всего.