Ирина Андронати: Темный мир

— Лиля, — позвал я, но она не услышала. Слишком все шумело вокруг.

Меня погрузили в вертолет — в большой, как сарай, Ми-8. Я некоторое время недоумевал, почему за мной одним прислали такой большой вертолет. Но минут через десять принесли сразу двое носилок, и на одних лежала Аська, а на других — Патрик. Обе, кажется, были без сознания. Им быстренько подключили капельницы… На следующих носилках оказался Артур, вроде бы в сознании, но ни на что не реагирующий. А на следующей паре — Шарп и Вика. Шарп, кажется, был самый тяжелый — голова его бессильно болталась, пока его носилки закрепляли на кронштейнах. Потом погрузили Джо- ра — и Хайяма! Джор даже помахал мне рукой. А потом без носилок, просто придерживая под руки, привели Сергея Рудольфовича. Он уселся на откидывающуюся табуретку и обхватил голову руками. И мне казалось, что сейчас должны принести кого-то еще, но нет — запрыгнули спасатели, дверь закрылась, вертолет завибрировал, винты засвистели…

— А где Маринка с Валей? — вспомнил вдруг я. И снова попытался вскочить.

— Их раньше увезли, — сказал врач, который как раз ко мне подошел. — Две девочки, да? Их первыми отправили.

— Тяжелые? — спросил я.

— Вряд ли. Особо тяжелых не было. Считайте, легко отделались. На таком пожаре — почти без ожогов…

— А что горело? Ангар?

— Какой ангар? Сарай, где вы заночевали… А почему ты спросил про ангар?

— А разве?.. Мне какие-то сны снились… там был ангар…

— …и корабль пришельцев, — подхватил врач. — Зона, — добавил он. — Тут чего только не увидишь.

(Как среди нас оказался Шарп — единственный посторонний? Не знаю. Но, наверное, кто-то за него очень сильно просил. Я даже догадываюсь кто… А может, я все-таки про него ошибся. Или он зачем-то нужен ведьмам. Маринка вот думает, что сумела очистить его душу; но, по-моему, она ошибается. Не знаю, не знаю, не знаю…

И еще про Маринку. Я уверен, что она помнит. Если не все, то многое. Но она молчит. Молчит упорно, делая вид, что вообще ничего не случилось. Это понятно, потому что я примерно представляю, что она испытывает, — после того, как ее использовали и выбросили. Как… промокашку. Это не просто унижение, это гораздо хуже. Это почти как бесполезная смерть. Я с Маринкой даже не пытался разговаривать на эту тему. Но я чувствую. Я теперь много чего чувствую…

Да, и еще — про Артура. Я его спросил недавно, что такое шиба, и он тут же спросил, почему я спрашиваю, и оказалось, что его несколько дней мучает это слово, значения которого он не может вспомнить, а что-то внутри его подсказывает, что это очень важно. Я понял, что он не врет. А что тогда случилось, действительно ли он хотел заполучить толику знаний Волкова или просто блефовал, затягивая время… уже не узнать. Ну и ладно.)

Вот, собственно, и все. По официальной, если можно так выразиться, версии — мы откуда-то возвращались, началась гроза, мы укрылись от дождя в заброшенном сарае, задремали — а в сарай возьми да и ударь молния. Сергею Рудольфовичу, конечно, влетело по самое не могу, потому что положено, но с работы его не уволили — ну, не властен еще человек над молниями. Главное, все живы, а что у некоторых в мозгах вышло легкое перепутывание — так опять же силы природы тому виной, а не человеческий фактор. И я бы, наверное, как и все, поверил бы всему этому, — но однажды — еще там, в эмчеэсовском госпитале (они на нас попутно еще и тренировались каждый день, трудолюбивые такие ребята) — посмотрел в зеркало и не узнал себя. И тут же что-то защелкало в мозгах… а потом я прочитал свой дневник и послушал свой диктофон. И посмотрел снимки. И тогда стал расспрашивать ребят…

Я думаю, что все, что происходило с нами и что я описал, — правда. Вот просто тупая однозначная правда. Нуда, многие из нас забыли почти все. Бывает. Я тоже постепенно забываю.

Единственное, что меня мучает, — это Илья. Его никто не помнит, кроме меня. Я даже по телефонным базам пробивал — Илья Кашин. Таких нашлось аж четверо, но никто не подходил по возрасту. В общем… помните, когда я вдруг превратился в Волкова, а сам оказался в клетке? Помните? Так вот…

Нет. Пусть эти мои догадки пока остаются моими догадками. Потому что, боюсь, еще ничего не кончилось. А мне надо иметь хотя бы один, хотя бы самый завалящий козырь в рукаве. И еще: как только я начинаю задумываться над этим, меня охватывает какой-то темный тянущий ужас, и уже никаких мыслей нет, и… в общем, я понимаю, что во всем этом остается что-то недоразгаданное.