Сергей Волков - Пророк Темного мира

И восточнее, в Архангелогородчине, в земле Коми, в Пермской области, на Северном Урале оказалось неожиданно многолюдно. Тайгу проредили частые вырубки, всюду лежали поля, по рекам, торопясь успеть до ледостава, гнали плоты, по плешам бежали древесные кони, нагруженные товарами для поволжских, или, точнее, повольских ярмарок.

Урал, ныне Опоясный камень, встал седой, замшелой громадой, ощетинился башнями городов, сдвинул густые туманные брови. Здесь мертвоземья почти не было, лишь на юге резали глаз знакомые серыепятна.

А вот Приуралье лежало в запустении. Поволжье превратилось в узкую зеленеющую полосу, а дальше от реки вольготно разлеглись полупустыни, сливающиеся в бывшем Ориенбуржье с настоящим песчаным морем, простирающимся к югу ивостоку насколько хватало глаз — до самых великих азиатских горных систем, до Алтая, Саян. Памира, Тянь-Шаня, Гималаев. Каспийское море обернулось исполинским солончаком, и белесые самумы вились над его просторами, неся смерть всему живому.

Западную Сибирь скрывала сизая мгла. «Здесь вечно стоят тучи. Идут дожди, гремят грозы, шумят ураганы, — шепнул голос. — А далее к восходу разлились хляби земные, ибо потаяла вечная мерзлота. Тайга умерла на корню, и новые растения и животные пришли на те земли. Люди почти не живут там, но пройдут столетия, высохнут болота, оживет земля и станет благодатнейшим краем».

Смутное беспокойство овладело Тамарой, и она стремительно перевела взгляд на запад. Белоруссия, испятнанная по северо-восточной границе мертвоземьем, съежилась, обросла пущами, притулилась к Россейщине, как воробьи жмутся к орлиному гнездовью. Украина подтянулась обжитыми территориями к северу, к лесам и горам, весь же центр и юг захватили пески. А еще южнее… Тамара едва не вскрикнула горестно. Черного моря не было. Совсем. И Азовского тоже не существовало. Вместо них от крымских скал и обрывистых берегов Тавриды разлеглось болото, смрадное, темное, сплошь поросшее камышом, рогозом и тростником. Поля цветущего лотоса выглядели на общем фоне как пятна белой плесени. «Черноболотище, — прозвучало в голове. — Моря больше нет».

Рядом белела раздвоенная вершина Эльбруса. Кавказ, весь в ожерельях водопадов, по колено утонувший в дремучих лесах, высился над Черноболотищем богатырской дружиной, закутавшейся в снеговые плащи. «А что дальше, на юг? Турция, Израиль…» — спросила Тамара, тщетно силясь пронзить взглядом клубящиеся по краю страницы облака. «Слухи ходят разные, но моя книга не может заглянуть так далеко». — «А Европа?» Голос секунду помедлил и ответил: «Смотри сама…»

И Тамара увидела. Польша, Чехословакия, Венгрия лежали пустыми, обезлюдевшими. Тут уже прошли первые снегопады, забелив поля и леса. По многочисленным круглым пятнам на месте городов Тамара поняла — здесь тоже падали ядерные боеголовки. Германия, Центральная Европа, Франция, Испания превратились сплошь в мертвоземье, засыпанное толстым слоем снега. От Итальянского сапога осталось только голенище, а на месте Сицилии рдела сквозь пепельные тучи незаживающая язва разлома. «Водородная бомба, — тише, чем раньше, произнес голос. — Земная кора не выдержала…»

Англию сковывали льды. Льдом была покрыта и вся Северная Атлантика. Здесь трещали морозы, и вьюга белым саваном укрывала Старый свет, павший жертвой собственного безумия.

«Гольфстрим теперь течет через Техасское море и Великоозерный пролив прямо в Гудзонское море, а затем на полночь, мимо Баффиновой земли, закатнее Гренландии. Он пересекает Северный полюс и восточнее Груманта падает в Белое море, упираясь в Канин Нос и остров Колгуев». — «Техасское море?!» «Оттуда били точечно, по местам скопления войск нашествия, — непонятно ответил голос. — Системы ПВО Большого Кольца уберегли Москву. У нас автоматика на командных пунктах РВСН сработала штатно, ответив массированным ударом. Вместо Восточного побережья США теперь цепь островов. Мир изменился». «Поэтому Европа замерзла, а у нас в Заполярье стало тепло?» — спросила Тамара. «Судьба карает за гордыню и глупость. Так-то, Томочка… — печально ответил голос. — А теперь самое важное…»

Перед глазами у девушки зарябило, вновь мелькнули леса и реки Россейщины — и она увидела людей. Изможденные мужчины и женщины взмахивали серпами. Потом надсаживались на молотьбе. Худые лошади волокли скрипучие телеги, груженные мешками с зерном, по раскисшим дорогам к мельницам. Каждый третий мешок муки шел князю, каждый второй — Всеблагому Отцу, точнее, его сынам и первому из них — Человеку-Без-Имени. Осенней порой в деревнях жрали в три горла перед суровой, проголодной зимой. Чад стоял в топящихся по-черному грязных избах. Сыпала белая пороша. Входил в силу мороз. Припасы заканчивались, кадки с квашеной капустой и сусеки с мукой показывали дно. Босоногие чумазые ребятишки плакали от голода, люди ели печево из ивовой коры пополам с сушеной лебедой, жарили коровьи лепешки, грызли льняные жмыхи, давили втихаря котят и щенков. Мычала некормленая скотина. По снегам к жилью выходили стаи псов-мутантов, нападая на все живое. А следом за ними шли и вовсеневедомые звери — плотоядные огромные твари, горбатые, клыкастые, на сильных когтистых лапах. Эти не боялись и не жалели никого. Разваливая заплоты, они сшибали с петель двери, врываясь в хлева и дома. Приходила весна, и люди — даже не люди, живые скелеты — выбирались из вонючих, заросших копотью жилиш. Они, как овцы, ели первоцвет, всякую живую травку, что выбилась из земли навстречу теплу. Подкрепившись, на себе волокли по мокрым полям сохи и бороны, кидая в землю чудом сбереженное зерно. По согбенным спинам хлестали дожди, следом налетали суховеи. Взрослые дневали и ночевали в полях — сев, прополка, косовица, жатва. Дети росли как трава. Заболевших лечили заговорами, отливали водой, рисовали на дистрофично выпяченных животах цветной глиной обережные знаки, особо недужных запекали в пирог. После такого лечения выживали единицы. Но женщины рожали много, обильно, зачастую за машущей граблями в поле бабой волочился выводок голопузых ребятишек — самый маленький примотан платком к спине, а живот снова круглится, скоро новые роды. Мужики надрывались на лесосеках, гибли на охоте, тонули на сплаве, умирали от хворей или от ножа лихого человека на темной лесной дороге. Редко кто доживал до седин. Вокруг деревень, посадов и городищ ширились, множились погосты. Стон и плач стоял над землей Россейщины.