Наталия Кочелаева - Когда глаза привыкнут к темноте

– Я знакомая Милы Чертковой, она советовала к тебе обратиться, – напрямую отрекомендовалась дама, оглядывая Лерино житье-бытье. Марина, на тот момент случившаяся в квартире, отступила на заранее подготовленную позицию, в кухню. – Скажи мне что-нибудь, вот как ей сказала. Пожалуйста, – подумав, добавила дама.

От вторжения этой самоуверенной особы, от надменно-свежего запаха ее духов Лере стало не по себе. Но… Видели глазки, что покупали, не так ли? Если уж проснулась знаменитой, то валяй, оправдывай славу! И Лера послушно заглянула в глаза визитерши, в красивые, холодноватые зеленые глаза с крупными верхними веками в легкой перламутровой пыльце… То, что она там увидела, настолько не состыковалось с образом самой дамы, каким она его успела увидеть, что первые слова дались ей с трудом.

– Что-то дурное? – безмятежно вопросила визитерша, следя за муками провидицы.

– Нет, наоборот. Я видела вас за столом. В семейном кругу. Вас, мужчину и девочку лет семи. Похожа на вас. Худенькая, со стрижкой как у Мирей Матье. Знаете, очень яркое видение, – поспешила сообщить Лера, ей все казалось, что она недостаточно убедительно вещает. – Утро, кухня залита светом, на вас белый халат, на мужчине – синий, девочка смеется, и вы смеетесь… Да, вот еще. У вас… Кажется, вы беременны.

Последние слова она произносила, безмолвно ужасаясь, потому что совершенно неизвестно, бывают ли беременными такие вот этнические льняные дамы. Скорее всего, они бывают театральными критиками, искусствоведами, редакторами, а то и, чего хуже, писательницами, а вот беременными… Но на лице у критика-искусствоведа-редактора засияла внезапно такая простая, бабская, масленичная улыбка, сразу опростившая горбоносое, сухой лепки лицо, что у Леры отлегло от сердца.

– Да ты что! – взвизгнула она. – Правда? Представляешь, я так и думала, три дня как курить не могу, прямо не лезет! А девочка – это дочка моя, она у мамы в Волгограде живет, я хотела забрать, да боялась, не знала, как Николай посмотрит, теперь непременно заберу… значит, все хорошо будет… это тебе… ну, бери же… чего мало что ли…

К концу вдохновенного монолога интонационные паузы совсем изгладились из речи визитерши, зато в Лериной руке обнаружилась стодолларовая бумажка. Ах да, еще одно достижение – дама перешла на «вы», и тон ее стал гораздо более почтительным.

– Я-то думала, это все Милкины бредни… А можно к вам еще подруга моя придет?

Валерия согласилась и на подругу тоже, и с тех пор народная тропа не зарастала. Если хозяйки не случалось дома – визитерши покорно ждали в подъезде и топтались возле подъезда, мыкались по детской площадке напротив, уныло сидели в летнем кафе, что за углом. Особо отчаявшиеся изливали душу консьержке и друг другу. Наконец, под давлением общественности, Лера повесила на дверь табличку с часами приема. Пришлось.

Она оборудовала под приемную бывший отцовский кабинет. Там все словно предназначено было для мистических откровений – тяжелая дубовая мебель, непроницаемые шторы на окнах, темный ковер, скрадывавший шаги. Тут к месту оказались даже те диковинки, до которых большой охотник был отец, – их дарили ему друзья и знакомые: громадное чучело орла с белым клювом, вырезанный из дерева святой (древний-древний – много денег предлагал за него некогда чуть не такой же древний антиквар), посеребренная, как думала Лера, а на деле серебряная статуэтка: голая женщина, лежащая на спине льва (по слухам, некогда украшавшая коллекцию министра внутренних дел Щелокова), и сабля на ковре, и сам кроваво-красный ковер. Все это создавало атмосферу, как считала Лера. Ничего в обстановке она менять не стала, прикупила только совершенно ненужный хрустальный шар и поставила свечи в бездельные до сих пор бронзовые канделябры.

Она почувствовала вкус денег, ощутила пьянящий привкус той свободы, которую они могли дать. На радиостанции «Наше время», служа диджеем, она зарабатывала до смешного мало, деньги, присылаемые матерью, всегда были подотчетными. Первый раз в жизни Лера имела средства, которые могла тратить, как хотела. И она тратила – в первый раз, как в последний. Ей знакома и привычна стала и целебная прохлада СПА-салонов, и удушливая атмосфера парфюмерных бутиков, и бодрая одышка фитнес-центров, не говоря уже о пальмах, растущих за окнами мегамаркетов. Она остригла волосы и нарастила ногти, начала курить тонкие, как зубочистки, сигареты в изящных зеленых пачках и освоила новый голос, бархатно-глубинный, взяв за образец контральто Милы Чертковой, то есть Людки Сапожниковой! Марина не могла надивиться на перемены, происходящие с ее младшей подругой, и все хотела что-то выведать у нее, до чего-то докопаться. Ее общество стало Лере серьезно досаждать.