Анатолий Гончар - Оборотень

— Что, ведьма, и тебя пробрало? — вдыхая всей грудью текущий по полу свежий воздух, со злорадством подумал Прошка, и тут же боязливо спрятал лицо в мех шапки, опасаясь, что баба прознает про его мысли.

Воздух в помещении значительно посвежел. Лежавший на топчане граф вздрогнул как от озноба и, приподнявшись на локтях, негромко застонал. Голова, наполненная бессвязными мыслями, трещала хуже, чем с перепоя. Еще раз застонав, он свесился на сторону и, едва не упав, сел.

— Что, касатик, очнулся? — услышал он ласковый тихий голос, раздавшийся над самым ухом. — Хватит почивать- то, пора до дома!

Граф открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо знахарки. Она широко улыбалась, а челюсти её по- прежнему что-то жевали. В голове бились слова бабы: — "Изгони в себе дьявола". -Как изгнать? — хотел спросить он, но уже второй раз за сегодняшний день не сумел задать вопроса и молча двинулся к выходу. Когда дверь за ними уже закрылась, до его слуха долетели сказанные вдогонку слова знахарки:

— Сделай выбор, граф!

С тяжелыми мыслями он ехал назад. Посещение знахарки не только не избавило от мучивших сознание вопросов, но и породило новые. К тому же, душа его как бы раздвоилась, а он сам в третьем облике стоял посредине, не решаясь сделать шаг в ту или иную строну…

Прошла неделя. Состояние, которое испытывал в эти дни граф, было похоже на состояние человека, висящего над пропастью: еще не падающего, но уже и не уверенного в том, что в следующую минуту он не полетит навстречу ждущим внизу скалам. Но в отличие от скалолаза, пытающегося хоть как- то добраться до спасительной тверди, Вольдемар Кириллович не предпринимал ничего, способного помочь ему выйти из этого состояния, полностью отдавшись на волю течения времени. Его даже устраивала эта двойственность, возникшая в его мыслях. При этом сам он — основное его Я, как бы оставалось посередине, не принимая ничью сторону, и граф мог без содрогания наблюдать за жуткими монстрами, резвящимися в его собственном рассудке. Старуха цыганка и упырь — оборотень почти не появлялись. А если и появлялись, то в виде жалких уродцев, не вызывавших никаких иных эмоций, кроме беспредельной брезгливости. Такое состояние продолжалось до первых чисел масленицы…

Исколесив всю округу, тройка Вольдемара Кирилловича, разнаряженная разноцветными лентами, под переливы колокольцев возвращалась к усадьбе. Воздух, едва потемневший от сгущающихся сумерек, был насыщен запахом разгоряченных бесконечной скачкой лошадей и сладким ароматом хвои, росших по краям дороги сосен. Мерное покачивание саней убаюкало разгорячённого вином и забавами графа. Плавное течение мыслей, а точнее, их полное отсутствие, перешло в сладкий сон.

…Маленький мальчик, в котором граф узнал себя, весело смеясь и высоко поднимая ноги, бежит по лугу. Он то и дело оглядывается через плечо на бегущую за ним следом мать. Запутавшись в траве, мальчик падает, а графиня, подхватив его на руки, кружится вместе с ним. Продолжая смеяться, она говорит ему что- то ласковое и целует его розовые щёчки. Тот хохочет и, изо всех сил дрыгая ногами, пытается вырваться из материнских объятий. Радостное чувство заполняет грудь графа.

Но внезапно он видит эту сцену как бы с другой стороны. Маленький мальчик по-прежнему хохочет, графиня остается по- прежнему молодой и красивой, только на руках у неё появились длинные загнутые когти, которые впились в нежное тело ребёнка. Губы женщины по- прежнему шепчут ласковые слова. Но граф слышит её мысли.

— Мягкая, сладкая душа! — шепчет её сокрытая сущность. — Я высосу из тебя жизненную энергию, как пиявка высасывает кровь. Мальчик, твоя душа такая теплая и податливая, так хочется её пить и пить, но ещё немного на сегодня и хватит!

Глаза женщины закатились, на лице появилась блаженная улыбка. Она облегчённо вздохнула и втянула свои когти. Вслед за ними из тела мальчика выскочили голубые искры и, пронзив пальцы матери, потекли по её телу.

— Нет, этого мало! — мысленно воскликнула женщина и, наклонившись, впилась в обнажённую шейку мальчика. При этом её челюсть вытянулась, на щеках появилась серо — коричневая шерсть. Мальчик обмяк, всё еще продолжая смеяться, затем бесчувственно обвис на её руках.

— Барчуку плохо! — донеся как бы со стороны чей- то возглас.

— Солнечный удар, солнечный удар, солнечный удар!

Слова, повторяемые на все лады, пронзили мозг мальчика. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над собой пасть волка.