Дин Кунц - Блудный сын

Харкер поднялся с кресла, подошел к окну, посмотрел на темное, низкое небо, благодаря которому город еще до наступления вечера окутали сумерки.

— Если он — зло… тогда кто мы? В последнее время я… совершенно запутался. Но я не ощущаю себя злым. Как, скажем, Гитлер или Лекс Лутор. [50] Лекс Лутор — жаждущий власти, творящий зло гениальный ученый, один из самых опасных врагов Супермена. Просто… неполным.

Дюшен сдвинулся на край кресла.

— Ты думаешь… если жить правильно, нам удастся со временем создать в себе души, которые не мог дать нам Виктор?

Вернувшись от окна, Харкер добавил в стакан водки.

— Вырастить душу? Как… камни в почках? Никогда об этом не думал.

— Ты видел «Пиноккио»?

— Терпеть не могу их фильмы.

— Это деревянная кукла, которая хочет стать настоящим мальчиком, — пояснил отец Дюшен.

Харкер кивнул, одним глотком ополовинил стакан.

— Как Винни Пух хочет стать настоящим медвежонком.

— Нет. Пух живет в иллюзии. Он уже считает себя настоящим медвежонком. Ест мед. Боится пчел.

— Пиноккио становится настоящим мальчиком?

— Приложив немало усилий и пройдя множество испытаний, да.

— Это вдохновляет, — решил Харкер.

— Да. Действительно вдохновляет.

Харкер, задумавшись, пожевал нижнюю губу.

— Ты умеешь хранить секреты?

— Да. Я — священник.

— Это страшноватый секрет.

— Вся жизнь страшноватая.

— Чистая правда.

— Если уж на то пошло, это была тема моей последней проповеди.

Харкер поставил стакан на стол, поднялся, встал перед Дюшеном.

— Но я скорее взволнован, чем испуган. Это началось два дня назад, и процесс набирает силу.

Поднялся и Патрик, ожидая продолжения.

— Подобно Пиноккио, я изменяюсь.

— Изменяешься… как?

— Виктор лишил нас способности продолжения рода. Но я… я собираюсь кого-то родить.

Когда Харкер задирал широкую футболку, на его лице отражалась скорее гордость, чем страх.

Из-под кожи и слоев поверхностного жира на животе Харкера проступало лицо. Оно напоминало посмертную маску, но двигалось: слепые глаза перекатывались под веками, рот открывался в молчаливом крике.

Отпрянув в ужасе, отец Дюшен перекрестился, прежде чем понял, что делает.

В дверь позвонили.

— Родить? — возбужденно переспросил он. — Почему ты думаешь, что это будут роды, а не биологический хаос?

Лицо Харкера заблестело от пробившего его пота. Он опустил футболку, явно раздосадованный такой реакцией.

— Я не боюсь. С чего мне бояться? — Но в том, что он боится, сомнений не было. — Я убивал. Теперь вот создаю. И благодаря этому все более становлюсь человеком.

В дверь позвонили вновь.

— Нарушение клеточной структуры, метастазы, — гнул свое отец Дюшен. — Какая-то фатальная ошибка Виктора.

— Ты завидуешь. Вот ты какой… завидуешь. Завидуешь в своей девственности.

— Ты должен пойти к нему. Получить его помощь. Он найдет выход.

— Он найдет, в этом можно не сомневаться, — кивнул Харкер. — На свалке мне уже приготовлено место.

В дверь позвонили в третий раз, более настойчиво.

— Подожди здесь, — сказал отец Дюшен. — Я сейчас вернусь. Мы что-нибудь придумаем… Подожди.

Он закрыл дверь, выходя из кабинета, пересек гостиную, направляясь к прихожей.

Открыв входную дверь, оказался лицом к лицу с Виктором.

— Добрый вечер, Патрик.

— Сэр. Да. Добрый вечер, — ответил отец Дюшен, изо всех сил стараясь не выдать охватившую его тревогу.

— Просто «добрый вечер»?

— Извините. Что? — Когда Виктор нахмурился, Дюшен все понял. — О, да. Конечно. Заходите, сэр. Пожалуйста, заходите.

Тени мотыльков проносились по лицам Христа, Будды, Амен-Ра.

На чердаке над квартирой Харкера Карсон, Майкл и Дукалион стояли у коллажа изображений богов, занимающего всю стену, перед которым Харкер, должно быть, проводил десятки часов.

— Этот коллаж передает такую тоску, — сказала Карсон. — Он источает сердечную боль, которая мучила Харкера.

— Не стоит так уж ему сочувствовать, — посоветовал Дукалион. — Харкер соглашался на любую философию, лишь бы она заполнила пустоту внутри.

Он сорвал изображение Христа в Гефсиманских садах, изображение Будды, и под ними открылись другие лица, поначалу загадочные.

— Бог был у него лишь самой последней навязчивой идеей, — объяснил Дукалион.

По мере того, как сдирались изображения богов, из-под них проступал новый коллаж, нацистских образов и символов: свастика, Гитлер, шеренги марширующих солдат.