Макс Фрай - Одна и та же книга [сборник]

– Не бойся, пожалуйста, – попросил он. – Ты каждый день говоришь «потом». А время работает против нас. Чем дальше, тем труднее будет начать. Еще немного, и я, пожалуй, тоже научусь бояться. Давай, а?

– Но я никогда этого не делала!

– Я, сама понимаешь, тоже. Но все будет в порядке, я тебе обещаю. Природа возьмет свое, это у нас в крови.

– В крови у него, видите ли, – сердито сказала она.

Помолчали.

– Ты очень хочешь? – наконец спросила она. – Очень-очень?

Он кивнул. Подумал и добавил:

– Но если ты очень не хочешь, тогда ладно. Не сегодня.

Он был настоящий рыцарь. И почитал своим долгом носиться с прекрасной дамой как с писаной торбой, даже вопреки собственным интересам. Даже так – особенно вопреки. Поэтому ее мнение всегда было решающим. Сильный должен повиноваться, потому что он может все, – так он для себя решил.

Снова помолчали.

– А может быть… – начал он. Собрался с духом и выпалил: – Вот прямо сейчас? Раз – и все!

– Нннну дддда, – запинаясь сказала она. У нее стучали зубы. – Ннннаверное.

Но тут же взяла себя в руки, улыбнулась, вздернула подбородок, поглядела на него почти снисходительно, почти сверху вниз.

– Ну так чего же ты тянешь? Давай!

Юный двухголовый дракон наконец сделал шаг, отделявший его от края скалы. Как и следовало ожидать, он не упал, а взмыл в небо.

Одна его голова звонко хохотала от счастья и облегчения.

– Вот видишь, моя принцесса, – твердила вторая голова, – вот видишь, все у нас получилось.

Езжу повсюду, как ветер дует. Одно прикосновение, краткий миг протяженностью в несколько часов или дней, который ничего не значит и одновременно качественно меняет все. Со мной происходит город, я происхожу с городом, а потом неуловимо, но навсегда изменившиеся мы продолжаем происходить дальше, уже по отдельности, с чем-нибудь и кем-нибудь другим. Это – полноценная коммуникация, как я ее понимаю.

Только ветру не нужно покупать билеты и тупить в расписание, в этом смысле мне еще расти и расти.

Стоит перестать беспокоиться о себе (думать о себе, нащупывать себя, искать свое место в мире и, прости господи, самовыражаться), тут же обнаруживается, что вокруг мир, огромный, подвижный, переменчивый, восхитительный, и человеческое существо так прекрасно и удобно устроено, что стоит ему опустошить свое внутреннее пространство, как мир тут же заполняет его, течет, дует, увлекает за собой.

Человек по-настоящему жив, только когда забывает о себе, то есть почти никто, почти никогда. Какое недопустимое расточительство.

Город Анкона устроен таким образом, что попасть в центр снизу, от порта, рядом с которым находится железнодорожный вокзал, можно через длинный-длинный тоннель, достаточно темный, чтобы всем сердцем стремиться к свету в конце его.

И вот я иду по пешеходной дорожке справа, а по пешеходной дорожке слева идут два бородатых дяденьки, с виду этакие байкеры, от которых сбежали мотоциклы. Мы одновременно вошли в тоннель, но я быстро хожу, и дяденьки вскоре остались позади.

И вот, примерно на середине пути сзади начинают раздаваться дикие, пронзительные вопли, наждачные взвизги, надрывный клекот и ухающий хохот – примерно так демоны из ада могли бы приветствовать любимую футбольную команду.

Я иду дальше и радуюсь про себя – вот, думаю, дяденьки развлекаются, молодцы. Но не оборачиваюсь, чтобы, во-первых, их не смущать, а во-вторых, вдруг это они специально меня пугают? В детстве считалось, что оборачиваться в таких случаях не надо, это как будто признать поражение, а если не обернешься, тому, кто дразнится, будет обидно. Ну вот я и не оборачиваюсь, чтобы дяденьки много о себе не воображали.

И уже на выходе, на границе желтой тоннельной тьмы и белого июльского света, понимаю, что вопли внезапно стихли, почти невольно оборачиваюсь поглядеть – все ли у крикунов в порядке? А там никого, в смысле ни единого пешехода ни слева, ни справа, только нескончаемый поток автомобилей, и все.

А на обратном пути ничего интересного не случилось.

На вопрос: «Что ты делаешь в Барселоне?» – самый короткий и честный ответ: «Слушаю музыку и плачу». Такое поведение, мягко говоря, не является для меня нормой. Я хочу сказать, за всю жизнь это был, кажется, четвертый случай; ладно, пятый, если совсем раннее детство и бурные рыдания под песню «Кукарача» в мамином исполнении тоже считается.