Родриго Кортес - Часовщик

Помог Олаф. Приехавший откуда-то с севера мастер был прозван Гугенотом за равнодушие к службам и священникам. Он понимал, что найденный им на детском кладбище монастыря бастард никогда не будет признан равным в среде хороших католиков, а потому сразу же подсунул ему лучшую игрушку и лучшего товарища в мире — часы.

— У честного мастера и часы не врут, — часто и с удовольствием повторял он, — а кто знает ремесло, тот знает жизнь.

Олаф приучил сына к ремеслу почти с пеленок. Уже в три года Бруно целыми днями сидел рядом с приемным отцом в башне городских курантов, разглядывая, как массивные клепаные шестерни с явно слышимым хрустом двигают одна другую; ощущая, как содрогается перегруженная многопудовой конструкцией дубовая рама, и с восторгом ожидая мгновения, когда окованный медью молот взведется до конца, сорвется со стопора и ударит по гулкому литому колоколу.

Вообще, в пределах мастерской Олафа мальчишке дозволялось все. Уже в пять лет отец разрешал ему кроить жесть, в семь — помогать в кузне, а в девять — копаться в чертежах, и даже его не всегда уместные советы Олаф принимал с одобрительной улыбкой.

— Кто знает ремесло, тот знает жизнь, — охотно повторял Бруно вслед за приемным отцом, и его жизнь была столь же прекрасной, сколь и его ремесло.

Он и не представлял, сколько жестокой истины сокрыто в этих словах.

Баски запинались через слово, и Мади нашел переводчика среди горожан, однако понять, почему Бруно говорил о часах, так и не сумел. Никакой связи ни с какими конкретно часами не проглядывалось.

— Он пришел покупать железо, — переводил горожанин. — Отобрал самое лучшее, потребовал взвесить…

Мади слушал, поджав губы.

— Затем они поспорили о точности весов, и баски уступили…

Судья ждал.

— А потом Бруно расплатился и велел погрузить железо на подводу.

— Полностью расплатился? — прищурился Мади.

Горожанин перевел вопрос баскам, и те, перебивая друг друга, опять загомонили.

— Он дал двадцать мараведи, — пожал плечами переводчик, — столько, сколько запросили.

Судья удивился. Он все еще не видел, в чем провинился Бруно.

— А потом?

— А потом его — ни с того ни с сего — начали бить, — развел руками переводчик. — Это я лично видел.

Мади нахмурился. Баски были в этом городе чужаками и могли позволить себе самосуд лишь в одном случае — если вина подмастерья совершенно очевидна.

— Господин… — тронули его за плечо.

Судья повернулся. Перед ним стоял новый старшина баскских купцов — зрелый мужчина с короткой курчавой бородой, и в его руке был толстый кожаный кошель.

— Господин… — повторил старшина, сунул кошель в руки судьи и что-то сказал на своем языке.

«Неужели хочет откупиться?»

— Он говорит, что все до единой монеты фальшивые, — удивленно перевел горожанин. — Говорит, что ему их подмастерье дал…

— Фальшивые? — обомлел судья и торопливо развязал кошель.

Новенькие, практически не знавшие человеческих рук мараведи полыхнули солнечным огнем. Мади осторожно достал одну и поднес к глазам. Лично он от настоящей такую монету не отличил бы.

— Ты уверен? — взыскующе посмотрел он в глаза старшине.

Тот дождался перевода и кивнул:

— Я много монет на своем веку повидал. Эти — подделка.

Мади сунул монету обратно в кошель и покосился на залитого кровью Бруно. Если все так, ему и его приемному отцу Олафу и впрямь придется испить жидкого свинца.

— Приведите Олафа Гугенота, — повернулся он к вооруженным альгуасилам. — И еще… пригласите Исаака Ха-Кохена тоже. Скажите, Мади аль-Мехмед со всем уважением просит его провести экспертизу.

— Приведите Олафа Гугенота, — услышал Бруно и встрепенулся, однако ни подняться, ни даже открыть глаз не сумел.

Олафу он был обязан всем. Именно Олаф, по звуку определявший характер неполадки в часах, расслышал на детском кладбище неподалеку от женского монастыря слабый хрип и вытащил кое-как забросанного землей ребенка. Именно Олаф нашел кормилицу и привел к страдающему приступами удушья младенцу лекаря-грека Феофила. И именно Олаф назвал приемыша нездешним именем — Бруно.

Это редкое для Арагона имя отбросило Бруно от сверстников еще дальше, и лишь услышанная на проповеди история рождения Иисуса помогла ему сохранить достоинство — пусть и на расстоянии от остальных. Как оказалось, мать Христа тоже была Божьей невестой, и, понятно, что дети презирали маленького Иисуса так же, как теперь — Бруно.