Оксана Ветловская - Имперский маг

(…) В небе над монастырём бушевал пожар. Тусклый дождливый вечер сменился призрачным подобием дня, и в едком лилово-белом свете древняя каменная кладка приземистой башни, замыкавшей мрачное здание, череда автомобилей вдоль увитой плющом стены, надворные постройки под крутыми черепичными крышами, фонтан со статуей святого — всё казалось покрытым фосфоресцирующей пылью. Молодая листва вспыхивала расплавленным серебром под порывами ветра, волной прокатывавшегося по пологим холмам вокруг.

Сияние неба за частым переплётом арчатых романских окон поплыло перед глазами слепящими пятнами, стоило только шагнуть во тьму узкой винтовой лестницы. Ступени круто уходили вниз, и я полусбежал-полускатился, оступаясь и хватаясь за щербатые стены, со второго этажа в утробу подвала.

Решётка, перекрывающая подземелье, была поднята. Этим ходом, расчищенным и восстановленным, в последнее время пользовались часто — двадцать минут ходьбы, и ты уже в замке, а наверху дорога петляет, огибая поля. Внизу провели освещение: толстые вены проводов тянулись вдоль стен, через каждые несколько метров вплёскивая электричество в зарешеченные жёлтые фонари, отражавшиеся во множестве крохотных луж. С потолка срывались ледяные капли. Ход — прямой как тоннель метро; ноги всё быстрее несли вперёд — страх подгонял подобно хриплому собачьему лаю за спиной. Обугленные стены зала для испытаний — бывшей монастырской трапезной, невыносимое сияние за окнами и обгоревшие тела — вот цена моей ошибки, вот что я оставил после себя там, откуда бежал.

То справа, то слева попадались проёмы, из которых слепо, но пронзительно глядела глубокая тьма. Порою краем глаза я замечал там горы ломаного камня, вывалившиеся из темноты подобно шершавым языкам. По легендам, от монастыря Бёддекен до замка почти на два километра протянулся подземный лабиринт — кто знает, не в него ли ведут эти заваленные галереи. Я мельком подумал о завалах и таинственном лабиринте, когда пригоршня камешков вдруг рассыпалась передо мной с дробным стуком, напомнив, что этот ход, к которому я успел привыкнуть за последние года два, — не метро и не бомбоубежище, ему несколько сотен лет, и лишь одному Богу ведомо, насколько надёжны эти низкие каменные своды у меня над головой.

С потолка вновь сорвался камень, удар пришёлся по плечу. Я вздёрнул руки, защищая голову. Пугаться некогда, надо спешить. И тут разом погасло электричество. Обрушившийся вал кромешной черноты на миг перебил дыхание. Я, кажется, вскрикнул и резко остановился, едва не упав. Почему, почему, прекрасно понимая, что сейчас творится в окрестностях монастыря, я спустился под землю, вместо того чтобы выйти во двор и попробовать завести машину, а если та не заведётся, просто бежать, срезая дорогу, через поля? Ещё одно до безумия легкомысленное решение.

Электричество мигнуло и зажглось снова — очень тускло, с действующей на нервы дрожью. Я бросился вперёд, я почти летел, едва касаясь ногами пола, и вновь рывком остановился, когда пришло… это. Тихий, но густой, отдающийся во внутренностях гул зародился где-то в отдалении. Я вслушивался, пытаясь понять, откуда идёт обвал. Свет почти погас. И в этот миг я ощутил не столько ужас, сколько безмерное, опустошающее одиночество. Словно бы что-то, незримо присутствовавшее рядом последнее время, покинуло меня, отомстив за неумение хранить тайны. И будто всё пространство на земле сжалось до узкой прожилки затхлого воздуха, тянувшейся сквозь бесконечность каменного массива.

Сверху посыпались осколки камней и древнего, в песок ссохшегося строительного раствора. Пыль забила горло. Свет окончательно погас. Задыхаясь от кашля, я метнулся к стене, но стены не было, и я запаниковал, когда руки ушли в пустоту. Это просто один из боковых ходов, сказал я себе, — и тут кто-то схватил меня за левую руку. Жёсткая, цепкая хватка. Меня дёрнуло вперёд прежде, чем я успел что-либо осознать. Я всем телом ударился о камень и перестал понимать, где нахожусь, меня словно силились протащить сквозь стену. Руку рванули вниз, на зернистый каменный клык, и внезапно все жилы в ней сместились, как уцелевшие волокна в надломленной ветке. Теперь мою руку ломали так, как мальчишка от нечего делать ломает гибкий зелёный прут, терзали и выкручивали, а я бился, чувствуя вокруг лишь камень, — ничего, кроме камня. Не помню, как я вырвался. Левая рука не слушалась и не давала о себе знать даже болью. Я прижимал её к себе, как чужеродный предмет, пока бежал куда-то вслепую, пока не начал биться о решётку, перегородившую выход, напрочь забыв о необходимости нажать на торчащий рядом из стены рычаг.