Анастасия Брассо - Поцелуй зверя

Невероятно красивая, она, тем не менее, вызывала безотчетный страх — такая же черно-белая, как голые сухие ветви на фоне снега. Она снова протягивала Юлии угощение. Увидев его вблизи, Юлия ощутила боль в сердце — чаша с вином оказалась белым человеческим черепом, наполненным кровью. Отчего-то кровь не выливалась через отверстия, а туго пульсировала и переливалась внутри костяного сосуда. Юлия замерла от всепоглощающего ужаса. Но ей не хотелось обижать эту красивую молчаливую женщину. Глядя ей в лицо и стараясь вспомнить, откуда ее знает, она протянула к кубку руку… Внезапно сильный ветер поднял вверх волосы женщины. И в следующую секунду Юлия увидела, как огромные черные крылья, состоящие из самого мрака, закрыв розоватое небо, стали стремительно опускаться. Одно из них раскаленным железом задело Юлию по лицу… и она очнулась.

Странно, но то ли от хождения по извилистым линиям, не имеющим никакой симметрии, то ли от бесконечных заклинаний жреца, она, вероятно, постепенно впала в некий мистический транс. А иначе как объяснить то, что среди бела дня в голову стали приходить видения, а сердце сжалось от страшных предчувствий? Впрочем, холод был вполне реальным. Ветер нагнал облака, став к вечеру ледяным. К Новому году обещали сильное похолодание — вот оно и наступило…

Спина, как часто бывало в последнее время, болела непереносимо. Юлия не хотела идти вперед. Но чья-то воля упорная и жесткая толкала в спину, заставляя ноги передвигаться по вытоптанной многими подошвами тропинке в вязком снегу. Еще шаг… еще… и еще… против собственной природы, глуша в себе интуитивное знание, что сейчас происходит что-то плохое… и вдруг! Внезапно остро и сладко заныл тот синеватый шрамик на шее — так сильно он не болел с момента перелета рейсом Барселона — Москва. Ощущение, мгновенно вызывающее в сознании насмешливое лицо Дона Карлоса. Юлия дернулась, инстинктивно хотела прижать к нему ладонь, чтобы унять пульсирующую боль — и чуть было не ткнула себе в лицо горячим факелом. От этого она очнулась во второй раз. А возможно и в первый пламя так же обожгло ей щеку? Только теперь голос Карлоса, предостерегающий и нежный, сорвал оцепенение и заставил увидеть глаза жреца, открытые, но словно затянутые матовой пленкой…

Оказывается, за это время солнце ушло совсем — как часто бывает в России зимой. Словно оно и не сияло только что, как начищенный золотой пятак. Северное солнце. Одна видимость. А на деле кругом только мрак и холод. Вечная мерзлота… В пасмурном, сером освещении, жмурясь от ветра, Юлия увидела лица девушек — бледная кожа и пугающие взгляды. Словно все они видели что-то, чего она сама видеть не захотела.

Бледноглазый мужчина держал в руках что-то, поданное ему одним из великолепных блондинов. Самым странным и жутким было то, что это «что-то» казалось… живым. Приглядевшись, Юлия увидела черную птицу. Связанная, она трепыхалась, пытаясь вырваться из покрасневших на морозе длинных худых пальцев жреца.

Сначала Юлии показалось — это один из тех огромных черных воронов, которые облюбовали сухое дерево. Птицы периодически каркали, хищно и угрожающе раскрывая огромные крепкие клювы. Но потом жрец поднял руки над головой… сделал какое-то еле заметное, резкое движение… и кровь, такая неправдоподобно красная, словно в кино или на картине, окрасила снег у его ног замысловатым узором… Тогда она увидела, что это просто курица. Обычная курица, монохромного сочно-черного цвета с маленькими красными сережками. Была.

От неожиданности, изумления и возмущения Юлия остановилась. Застыла на месте. Но, поняв, что помешает ритмичному движению девушек, быстро шагнула в сторону из протоптанной колеи. Споткнулась, зацепив носком ботинка тяжелый мокрый снег. Он все-таки насыпался внутрь, намочив мгновенно щиколотку под шерстяным носком, и прохладной водой стал стекать к ступне.

Жрец, увидев Юлино отступничество, тем не менее, не прервал наговора, а только широко распахнул до этого полуприкрытые глаза. Знаком, сдержанным и повелительным, показал, чтобы она встала обратно.

Но Юлия отрицательно помотала головой. И даже пробормотала еле слышно — больше для себя, чем для него:

— Н-нет, спасибо, извините…

Тогда он замолчал. И было странно не слышать в шуме ветра и криках воронов его резкого, как у большой костлявой птицы, голоса. Все остановились и с удивлением, осуждением и непониманием смотрели на нее.

— Встань обратно, — сказал жрец.