Чарльз Де Линт - Призраки в Сети

— Будь осторожен, — предупредил Папа Легба. — Такой музыкой можно многое разрушить.

Роберт кивнул. То, что он играл сейчас, было той самой музыкой, под которую древний чернокрылый Ворон когда-то в незапамятные времена вынул этот мир из небытия. Это был звук, с которым из моря восстали материки, на них выросли горы и образовались долины. Это был шум первого дождя над ростками первого леса. Это был голос дующего ветра и текущей воды. Первый птичий крик и звериный вой. Это был тот самый одинокий звук, который вызвал все к жизни.

В те времена язык еще был великой тайной и каждое слово обладало огромной мощью. Говорение было действом. То, что было сказано тогда, имело огромный вес, последствия каждого слова сказались на многих поколениях. Слова говорились не о мире, сам мир был высказан — слово за словом.

Но еще более древней, чем слова, была музыка. Первая музыка.

Роберт никогда не играл этого прежде, приберегая все, что он об этом знал, на крайний случай. Но он не боялся играть эту музыку. У него были добрые намерения, и он все время помнил об этом. Этот звук даже не надо было повторять. Он продолжал звучать, проникая сквозь туман в тот мир, что лежал за ним.

Но Роберт выпустил из виду фон. Тот самый фон — помехи, которые мешали ему получить четкую картину того, что там происходило. Они мешали музыке, нарушали ее гармонию.

Когда было уже слишком поздно, Роберт понял, что получается нечто иное — не то, чего он хотел. Он прижал струну, но она продолжала петь. Теперь он уже был не властен над ней.

— Это, пожалуй, больше, чем я хотел, — сказал лоа.

— Я знаю, — ответил Роберт. — Что-то действует на музыку, оно внутри того мира.

— Ты можешь исправить это? Сыграть что-нибудь другое?

Роберт покачал головой:

— Если я не смог контролировать последствия звука, который издала одна струна, то сыграть что-то еще — только сделать хуже.

— Итак, остается ждать.

— И молиться.

Папа Легба засмеялся, но как-то невесело.

— М-да, — сказал он. — Мне что-то не приходилось молиться до сих пор.

Роберт прикрыл глаза:

— Тогда я помолюсь за нас обоих.

Как странно снова оказаться в своем теле. Но долго наслаждаться этой роскошью мне, видимо, не суждено. Потому что, в довершение ко всем нашим неприятностям, Вордвуд, похоже, собирается разверзнуться под нашими ногами.

Мы не моргая смотрим на огромную трещину, открывшуюся на берегу озера, наблюдаем, как в нее набирается вода. Из глубин библиотеки доносятся раскаты грома. Не знаю, образовываются ли при этом новые трещины, или это падают огромные книжные шкафы. Может быть, и то и другое.

— Надо убираться отсюда, — говорю я.

Джексон быстро кивает в знак согласия, но Кристиана качает головой.

— Мы ничего не можем сделать, — говорю я ей. — Это настолько вне нашей компетенции, что я даже не знаю, где искать выход.

— Может, в книгах? — спрашивает Джексон.

— У нас слишком мало времени, — отвечаю я.

Как будто в подтверждение моих слов, слышится еще один раскат грома и земля содрогается у нас под ногами. Мы с трудом удерживаем равновесие.

— Может, мы и не в силах исправить положение, но я знаю кое-кого, кто это может, — говорит Кристиана.

Это выражение лица я у нее знаю. У Кристи бывает такое лицо, когда ему наконец становится ясно то, чего он раньше не понимал, — правда, перед этим ему надо несколько часов помучиться. У Кристи это обычно связано с его исследованиями, и все кончается исправлениями в рукописи. У Кристианы… у Кристианы, как я теперь понимаю, это может быть связано с чем угодно и чем угодно может закончиться.

Я провела некоторое время «в ее шкуре», но ведь я была всего-навсего «пассажиром», могла лишь разделять ее физические ощущения — зрительные, слуховые и тактильные. Но ее эмоциональная жизнь оставалась для меня вне досягаемости. Все, что я знаю, — она иногда может быть порывистой и легкомысленной. И в отличие от Кристи, которому сначала нужно все обсудить, она принимает быстрые решения и незамедлительно приступает к их осуществлению.

Мне очень хочется сказать ей, что неплохо бы ей стать немножко больше похожей на Кристи. Мне хотелось бы, чтобы она вела себя спокойнее, чтобы, по крайней мере, поговорила со мной, прежде чем что-то предпринять.

Но она — не Кристи. Она переводит взгляд с Левиафана на Либрариуса. Он уже открыл глаза и наблюдает за нами. Кристиана идет к нему, связанному и беспомощному. Вытаскивает кляп у него изо рта, приподнимает обмякшего библиотекаря, прислоняет его к книжному шкафу. Я и забыла, какой она может быть сильной.