Чарльз Де Линт - Призраки в Сети

— Вон! — повторила я.

Я взяла зонтик, который стоял у двери, и замахнулась им как бейсбольной битой. Ему хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы воздержаться от дальнейших препирательств и вылететь на площадку. Боже, как жаль, что у меня не оказалось под рукой фотоаппарата, чтобы заснять, как он там стоит все равно что голый, как его тощие ноги торчат из-под футболки, как он прижимает к груди ком одежды.

— Это еще не конец, — пообещал он.

— Для меня — конец.

Он покачал головой, лицо его побагровело от гнева.

— Со мной так никто не обращался, — сказал он. — Ты еще пожалеешь…

— Уже жалею, — перебила я, захлопнула дверь перед его носом и заперла ее на замок.

После его ухода я долго плакала. Не из-за того, что у меня произошло с ним, или, по крайней мере, не только из-за этого. Я плакала потому, что чувствовала себя одинокой и потерянной, заброшенной в этот несправедливый мир. И когда я наконец кому-то позволила к себе приблизиться, этот кто-то оказался неудачником. Теперь, когда благодарность за то, что тебя хотя бы сразу не оттолкнули, исчезла, я поняла, что он — махровый эгоист, зацикленный на самом себе. Слов у него было много, но они ничего не значили. Весь наш совместный вечер был для него, а не для меня, и на моем месте мог бы оказаться кто угодно, ему было все равно.

Если Аарон Гольдштейн — типичный нормальный человек, то не уверена, что я так уж хочу быть нормальной.

Той ночью я опять летала во сне, парила над бесконечным ландшафтом из микросхем, над обширными полями, пересеченными реками жестокого электричества…

Кое-какой полезный опыт из этого вечера с Аароном я извлекла, но в общем изменилось немногое. Весь мир был еще очень новым. В основном я знала, что есть что, а если нет, то голос у меня в голове с готовностью излагал мне историю той или иной вещи — факты, сведения, но не их сущность. Каково это на вкус, на ощупь, как это звучит — этого голос мне объяснить не мог.

После того случая я не перестала ходить на вечера и презентации — не желала дать Аарону возможность одержать эту маленькую победу. Но теперь у меня не было надежды встретить там приветливый прием, и я его не встречала. Отношения, хотя бы отчасти напоминающие дружбу, я заводила только на улице.

Конечно, был Марк. Время от времени я натыкалась на него, обычно у каких-нибудь дверей, всякий раз новых. То он торчал на перекрестке, то дремал на скамейке в парке. В его манере общаться подспудно ощущалась некая горечь — досада на свои неудачи и на весь этот равнодушный мир, в котором нет места для выпавших из обоймы.

Но чаще всего он прятал горечь за жизнерадостным фасадом. Я думаю, ему больше всего нравилось во мне то, что я готова была принимать его любым, каким бы он ни предстал передо мной, и не осуждала его ни за что. Я не донимала его советами, не пыталась его переделать — просто угощала иной раз чашкой кофе. Мы дружески болтали, и нам было хорошо в обществе друг друга.

Это не имело ничего общего с благотворительностью. Он прекрасно знал, что я приютила бы его и дала бы ему денег, если бы он попросил. Но он никогда этого не делал. А сама я такое больше не предлагала.

Потом еще была женщина, которую все называли Маликорн и с которой я познакомилась однажды на окраине Катакомб — части города, которую покинули все жители, оставив огромные пространства свободной земли, вымощенные булыжником улицы и полуразвалившиеся здания. Единственной обитаемой постройкой там была старая тюрьма — импозантное каменное строение, выходящее на реку Кикаха, к северу от пересечения Ли-стрит и Макнейл-стрит. Правда, то, чем занимались заключенные, трудно было назвать словом «жили». Они отбывали срок.

Маликорн была высокая, с лошадиным лицом и такими темными глазами, что казалось, они состоят из одних зрачков. Ее длинные каштановые волосы, густые и вечно спутанные, висели космами до плеч. Но самым странным, то есть по-настоящему странным, в ней был… белый рог, росший из середины лба. Он и сам по себе удивлял, но еще удивительнее было то, что его как будто никто не замечал.

— Люди не обращают внимания на то, чего не могут понять, — сказала она, когда я как-то спросила ее об этом.

Может, я и не без странностей: мои сны и этот голос у меня в голове. Но уж она-то точно была странная! Так почему же люди не реагировали на нее так, как на меня?

Она в ответ только рассмеялась.

— Посмотри на меня, — сказала она. — Я живу в Катакомбах, ем и пью с безработными и бездомными. Нормальные граждане меня даже не видят. Я для них просто бродяжка. А раз они вообще меня не замечают, то есть их радары не улавливают моего присутствия, то как они могут заметить мою странность?