Фрэнсис Хардинг - Песня кукушки

Трисс только что была на грани того, чтобы позвать родителей, передать им слова Пен и рассказать о недозволенном звонке. Но сейчас мужество оставило ее. Несмотря на ярость, в глубине души она чувствовала страх и подозрение, что Пен действительно знает о ней что-то ужасное, что-то, чего не стоит знать родителям.

— Нет, — мрачно ответила Пен, — мы не ссоримся. Я просто… говорила Трисс кое-что, что ей надо сделать. Громко.

— Правда? — Мать подняла брови.

— Да. Видишь ли… — Взгляд Пен украдкой скользнул по лицу Трисс. — Трисс принесла мне обед, и я сказала ей, что не голодна. А она… да, так что я попросила ее съесть мою еду. И она съела.

Мать вопросительно посмотрела на Трисс. Рот Трисс пересох. Пен могла обвинить ее в краже обеда. Но без всякой очевидной причины сестра сняла ее с крючка. Чувствуя себя так, будто ей в глаз ткнули оливковую ветвь, [4] Оливковая ветвь — символ примирения в Библии. Трисс медленно кивнула, подтверждая слова Пен.

— О Трисс! — В словах ее матери прозвучало беспокойство.

— Понимаешь, она все время голодна, — продолжила Пен, хмуро глядя на свои поцарапанные туфли. — На самом деле голодна. Я говорю это, потому что она должна была сама тебе сказать, вдруг это значит, что она еще больна. Но она просто не хотела тебя беспокоить.

— Трисс! Милая! — Мать опустилась перед ней на колени и крепко обняла ее. — Тебе следовало мне сказать! Ты всегда можешь говорить мне обо всем, что тебя беспокоит, бедный лягушонок!

— Мама, — тихо-тихо спросила Пен, — с Трисс все будет хорошо? — Она наморщила лоб и слегка скривила рот с таким видом, словно она совсем малышка, боящаяся темноты. — Она все еще больна? Я так сильно испугалась вчера вечером… Когда увидела ее в саду… Она так странно себя вела.

Кровь Трисс застыла в жилах. «Маленькая гадюка! Вчера ночью она видела меня под яблоней. Должно быть, смотрела в окно». Мать снова посмотрела на Трисс, но в ее взгляде не было ни обвинения, ни подозрения, только намек на растерянную улыбку.

— В саду?

— Понятия не имею, о чем она говорит. — Трисс удивилась, как ей удалось произнести эти слова таким ровным убедительным голосом с легкой ноткой удивления.

— Да, это самое страшное, — пробормотала Пен. Она протянула руку и провела пальцем по складке материнской юбки, словно в поисках утешения. — Я и правда сомневаюсь, что Трисс что-то помнит. Но я ее видела, и она долго ползала в грязи среди гнилых яблок. Наверняка ее ночная рубашка испачкалась…

— Трисс, дорогая… — Голос матери был очень мягким, и с упавшим сердцем Трисс поняла, о чем ее сейчас попросят. — Ты не могла бы принести свою ночную рубашку? Будь умницей.

Вернувшись в комнату, Трисс попыталась ногтями отскрести грязь и пятна травы, но безуспешно. Другой ночнушки у нее не было. Ее шея и лицо горели, когда она принесла испачканную скомканную тряпку матери, та развернула ее и начала молча рассматривать. На краткий миг Трисс поймала тяжелый, оценивающий взгляд Пен. Весь разговор был ловушкой. Трисс могла только беспомощно наблюдать, как перед ней разверзается яма.

— Пен звонила по телефону отца. — Слова падали изо рта Трисс, как камни, холодные и горькие на вкус.

— Нет! — На лице Пен изобразилось чистосердечное непонимание, такое правдоподобное, что Трисс почти ей поверила. — Мама, почему Трисс так говорит?

— Она лжет! — запротестовала Трисс. — Она вечно лжет! — Однако в первый раз она увидела, как качели настроения ее матери поколебались и угрожающе наклонились в другую сторону.

— Нет! — Пен чуть не плакала. — Трисс действительно сказала, что ей послышались голоса в кабинете, когда она поднялась сюда, и что звуки были такие, словно кто-то говорит по телефону, но тут никого не было! Никаких голосов! Мама, она меня пугает!

— Девочки, ждите здесь.

Мать быстрым шагом ушла к лестнице и через несколько секунд вернулась с отцом, одарившим их короткой рассеянной улыбкой, не затронувшей глаза. Он вошел в кабинет, и Трисс услышала, как он громко говорит с телефонным оператором, интересуясь, совершались ли в этот день звонки.

Вернувшись, он присел перед Трисс, вздохнул и посмотрел ей в глаза:

— Подумай хорошенько, Трисс. Когда тебе показалось, что Пен звонит по телефону?

— Только что, — прошептала Трисс. Его слова уже сказали ей все, что ей надо было знать. Не «когда ты видела, что Пен звонит по телефону», а «когда тебе показалось, что Пен звонит по телефону».

Должно быть, оператор сказал отцу, что звонков из их дома не было. Что это может означать? Может быть, Пен просто притворялась? Могла ли она устроить такое представление, чтобы заставить Трисс выглядеть сумасшедшей? Или… возможно ли, что Пен вообще не входила в кабинет и что Трисс показалось?